Особенно много иностранных построек появилось в России при Петре Великом и после него, – так что дворянские дома, гражданские здания и храмы стали точь-в-точь похожи на европейские. Впрочем, государь Николай Павлович, любивший свой народ и ценивший его культуру, повелел вернуться к старорусскому стилю. Выполняя волю царя, придворный архитектор, русский немец Константин Андреевич Тон изобрёл такой стиль и создал к годовщине войны 1812 года проект храма Христа Спасителя в Москве. Прежний проект, шведа Витберга, был признан слишком прозападным, а потому несостоятельным; к тому же, при Витберге непонятно куда исчезло более миллиона рублей, – что само по себе было бы не удивительно, если работы хотя бы сдвинулись с мёртвой точки. Честный швед не мог понять, как это произошло, зато подрядчики и члены строительного комитета довольно потирали руки.
В результате Витберг был отправлен в ссылку, а проект Тона утверждён. Его храм Христа Спасителя представлял собой выросшую до чудовищных размеров русскую сельскую церквушку с прибавлением изрядной доли византийской вычурности и восточной аляповатости. Академики от архитектуры пришли в ужас при виде этого проекта, но государю он понравился, – Николай Павлович приказал Тону построить в таком же истинно русском стиле Большой Кремлёвский дворец. Этот дворец должен был выразить в камне представление народа о том, каким должно быть обиталище царя.
Что касается храма Христа Спасителя, то государь сам выбрал место для него на берегу Москвы-реки, для чего понадобилось снести почитаемый в народе Алексеевский женский монастырь. Игуменья монастыря, недовольная таким поворотом событий, прокляла сие место и предрекла, что ничто не устоит на нём долго, но любовь царя к России превозмогла и это обстоятельство.
…В то время как храм Христа Спасителя только собирались строить в Москве, Исаакиевский собор в Петербурге уже строили полным ходом. В России мало кто знал, чем примечателен Исаакий Далматский, которому был посвящён храм, однако Пётр Великий родился как раз в день поминовения этого святого, и такового обстоятельства было достаточно, чтобы потратить миллионы рублей на сооружение гигантского собора.
На стройке трудились тысячи человек, и была вероятность, что кто-то причастен к краже Медного всадника.
– Воры, все воры! – повторял обер-полицмейстер Кокошкин. – Поверьте, уж я-то знаю наш народ, сам чистокровный русак. Русский мужик слаб на руку: чуть зазеваешься, обязательно что-нибудь унесёт. Им памятник умыкнуть – плёвое дело, они этого Медного всадника в один миг стащат и не поморщатся. Ну, ничего, я за них возьмусь, они у меня во всём признаются, будьте уверены!
Полковник Верёвкин остудил пыл полицмейстера:
– Прошу учесть, ваше превосходительство, что нам нужно не признание, а памятник. Государь ждёт его возвращения, а не признания каких-то там мужиков. Не следует также забывать, что его величество лично следит за строительством собора и весьма расположен к господину Монферрану. Государю было бы неприятно узнать, что сие строительство омрачено кражей, да ещё имеющей такой возмутительный характер.
– А я об этом и не подумал! – всплеснул руками обер-полицмейстер. – Спасибо, батюшка, выручили, отвели беду… Нет, огорчать государя нельзя ни в коем случае… Но что же делать, а вдруг памятник спрятан где-нибудь здесь? Вон она какая громадина, эта стройка, – ну что стоит спрятать тут памятник?
