Очная ставка ничего не дала. Консьерж в лучших свидетельских традициях – ни хрю, ни му. Вроде не он, а может, и он, ну бороды же нет, и очков нет. Когда Поварницына обрядили ровно в такую же одежду, что была на типе с записи с видеокамеры, и прилепили бороду и очки, консьерж радостно тут же признал – да, это он! Когда в этот же наряд одели оперуполномоченного Худякова, который был схож по телосложению с Поварницыным, – с не меньше радостью и в нем опознал человека, бывшего в доме Конищева в часы убийства. Тьфу на таких свидетелей!
В общем, подобное признание к делу не подошьешь. Поварницын же от факта своего опознания выразил твердое намерение сначала упасть в обморок, потом возрыдать, но чистосердечное признание не изобразил.
И теперь надо было решать, что с ним сделать.
***
– Петр Тихонович, вас Конищева спрашивает.
Петр с удовольствием оторвался от изучения протокола осмотра места преступления и взял трубку телефона.
– Тихий, слушаю.
– Здравствуйте, Петр Тихонович.
– Здравствуйте, Элина Константиновна, – по телефону называть ее по имени-отчеству оказалось легко. И «Константиновна» выговаривалось без малейшего напряжения. Да и вообще, теперь Петру казалось, что этот поцелуй был… каким-то ненастоящим. Не с ним. Может, вообще, это ему почудилось?
– Петр Тихонович, могу я вас пригласить на чашечку кофе?
А, может, и не почудилось.
Впрочем, он сам собирался с ней еще раз поговорить по поводу Поварницына. А на ловца и зверь бежит. Снова.
– Я хотела вам кое-что рассказать, – раздалось снова в трубке. – Мне кажется, это важно.
– Хорошо. Завтра в четыре вам удобно?
– Да.
– Приеду.
***
– Кофе будете?
– Конечно, буду. Меня же на кофе пригласили.
Она улыбнулась. Красивая у нее улыбка все-таки. И ноги в голубых джинсах стройные до безобразия. То есть, до бесконечности. А под тонкой трикотажной кофточкой видно, что грудь есть – небольшая, но вполне оформленная.
Отличный фоторобот, блядь.
– Как хорошо, что я его сварила. Только сняла с плиты. Вы пунктуальный, Петр Тихонович.
– Мне так положено, я человек казенный, Элина Константиновна.
Петру казалось, что они играют в такую игру – кто кого вежливее и любезнее. И при этом четко понимают оба, что это игра. И каждый думает о чем-то другом, выговаривая все эти любезности. О чем думала Элина, Петр, конечно, не знал. А сам он смотрел ей вслед, когда она уходила на кухню.
У нее отличная задница, ко всему прочему. Зря он в прошлый раз ее не полапал, когда была возможность. Теперь мучайся, какая она на ощупь.
***
– Итак, о чем вы хотели меня спросить?
Петр помолчал, никак не выдавая своей реакции на ее вопрос. Она сама его пригласила. Сама сказала, что хочет о чем-то рассказать. Но при этом уверена, что именно Петр желает ее о чем-то расспросить. Что это – проницательность? Или уверенность в том, что следователь всегда о чем-то хочет спрашивать? В любом случае, не следует забывать, что с Элиной Конищевой надо держать ухо востро.
– Давайте начнем с вас. Что вы хотели мне рассказать, Элина Константиновна?
Ему доставляло какое-то странное удовольствие называть ее по имени и отчеству. Словно заново отстраивая дистанцию. И наблюдать за ее реакцией. Правда, дальше наблюдений дело не шло – и ни к каким определенным выводам Петр не пришел. Нравится ли ей это или нет? Ее ответная вежливая дистанция – игра или нет? В начала разговора ему казалось, что да. Теперь уверен не был.
