Медленно, осторожно, холопы понесли автомобиль к воротам усадьбы. Путь был недалекий – всего метров пятьдесят, но не все его осилили. Двое все же надорвались и попадали на асфальт. Надзиратели поступили с ними так, как и обещали, только вместо молотка использовали свои дубинки.
Машину внесли во двор усадьбы и аккуратно поставили на тротуарную плитку. После этого холопов быстро удалили за пределы человеческого жилища, а навстречу дочери уже бежал счастливый папаша. Гриша обернулся, с ненавистью глядя на гнусных эксплуататоров. Рядом вышагивал Тит с отвисшими штанами, что были сзади коричневыми, а спереди желтыми. Ладони у Тита были в крови – порезал об металл корпуса.
После крестного хода было подано обещанное угощение, которое надзиратели называли «холопское оливье». Гриша ждал, что хотя бы в честь большого праздника их покормят как людей, а не как контейнер для бытовых отходов, и в предвкушении потирал впалый живот. В своем истинном обличии, то есть в своей родной ипостаси, что в данный момент лежала в гробу и отдыхала, Гриша не грешил лишним весом. Он был худощавый и не слишком спортивный, что говорило о врожденном отвращении к физическим нагрузкам. Но тело его зеркального двойника, холопа Гришки, оказалось настоящим анатомическим пособием, заветной мечтой любой фотомодели. Когда Гриша находился в этом теле, у него при движении гремели кости, как, впрочем, и у всех холопов. Гриша, при желании, мог пощупать свой позвоночник через пупок, или же обхватить пальцами руку в районе предплечья. У Гришиного двойника к его двадцати с небольшим годам осталось всего лишь пятнадцать зубов, черных и гнилых, и это, как выяснилось, был неплохой показатель, потому что у некоторых тружеников к восемнадцати во рту было просторно и язык ни за что не цеплялся. Гриша не переставал удивляться тому, что его двойник сумел дожить до своих лет на помоях и адском труде. Однако, учитывая среднюю продолжительность жизни среди холопов, которая составляла двадцать пять лет, Гришин двойник был по здешним меркам уже пожилым человеком.
Вот двое крепостных прикатили тележку, на которой была установлена большая деревянная бочка. В бочке что-то плескалось, холопы возбужденно загалдели.
– В очередь, скоты безмозглые! – рявкнул надзиратель, и крепкие дубинки блюстителей порядка и стабильности быстро упорядочили хаотичную толпу, выстроив ее в одну линию. Крепостные по очереди подходили к бочке, получали миску с холопским оливье, отходили и начинали жадно поглощать лакомство. Когда очередь дошла до Гриши, он уже успел по третьему кругу истечь голодной слюной. Бегом подбежав к бочке, Гриша схватил миску, подставил ее под половник, и едва не закричал благим матом, когда увидел, что в тарелку ему льются все те же, уже конкретно приевшиеся помои, только подкрашенные в белый цвет прокисшим майонезом. Этот майонез ничуть не улучшал вкусовых качества блюда, зато существенно сказывался на скорости пищеварения: холопов жидко несло раньше, чем они успевали дохлебать свое праздничное лакомство.
В Грише закипела ненависть. В отличие от прочих крепостных, специально выведенных путем искусственного отбора, он не был прямоходящим животным, лишенным всех человеческих качеств, кроме способности к членораздельной речи. Впрочем, что касалось речи, то даже с ней, у некоторых крепостных, возникали проблемы. Например, Каллистрат, которого Гриша называл сокращенно – Кал, или ласково – Кастрат, говорил так, будто у него во рту постоянно находился некий инородный предмет, существенно ухудшающий дикцию. Гриша, десять минут проработав с Каллистратом в паре и наслушавшись его невнятного звучания, предложил мужику этот предмет изо рта вынуть, потому что там ему совсем делать нечего. Когда же к ним присоединился Тит, Гриша спросил у зловонного перца:
