Крепь - страница 48

Слух о том, что назначенный на место Калмакова майор Тарлецкий до этого служил чуть ли не при самом военном министре, а, стало быть, переведен в полк за какие-то грехи, тоже сам собой успел распространиться в батальоне за те несколько минут, которые были даны для подготовки к построению. Добавив к этим двоим штаб-офицерам еще очень «перспективного» командира третьей роты великовозрастного капитана Княжнина, а также вспомнив долгое пребывание всего полка в Сибири, кто-то из молодых офицеров уже остроумно окрестил батальон «ссыльным».

Последние искры энтузиазма, которые Тарлецкий пытался сохранить, убеждая себя в том, что в этом заурядном полку у него особо важное задание, угасли на этом построении в мрачном, стиснутом холодными толстыми стенами монастырском дворике, слишком напоминавшем тюремный. Темные настороженные лица егерей выражали, как ему показалось, абсолютную тупость. Эти лица теперь ему предстояло видеть каждый день, этими приземистыми шеренгами командовать, вспоминая напрочь выброшенные из памяти за ненадобностью давние кадетские уроки по тактике, ротным и батальонным построениям…

Тарлецкий, по всей форме представленный батальону, долго ходил перед строем, застывшим по команде «на плечо», словно примериваясь к нему и убеждаясь, что ростом он тут выше всех. Он то пристально смотрел в неподвижные глаза подчиненных, то косил глазом на собственный впервые надетый темно-зеленый егерский мундир. Непривычно стыла кожа над верхней губой: только что Дмитрий по обыкновению пехотных офицеров сбрил усы.

Очевидно, нужно было что-то сказать. Что в таких случаях следует говорить, Тарлецкий не знал, заранее об этом не думал, впрочем, и стеснения от собственной заминки он не испытывал, это вообще не было ему свойственно. Наконец, остановившись перед третьей ротой, Тарлецкий неожиданно даже для себя начал с того, что было ему ближе:

– Кивера в батальоне без чешуй.[3] Вовсе старого образца… Я знаю генерал-кригс-комиссара армии, скоро получим все новое.

Тарлецкий еще раз с усталым выражением на лице прошел вдоль строя, не подозревавшего, что его речь уже закончена, и после долгой паузы произнес:

– Господ офицеров прошу после построения зайти в мою квартиру рядом с вот этой башней во втором этаже. Имею для вас некоторые известия из Вильно.

Направляясь на новое место службы, всегда обо всем осведомленный Тарлецкий уже знал, что выиграет время, если отправится не в Лиду, а сразу в Гольшаны. Прибыв в местечко на три часа раньше своего полка и на час раньше квартирьеров, он, разумеется, занял в бывшем монастыре помещение, самое удобное для того, чтобы, не откладывая, устроить для офицеров батальона ужин по случаю своего вступления в должность. Для этого он выбрал достаточно большой зал во втором этаже в самом конце здания, примыкавшего к башне-часовне. Наверное, здесь когда-то была столовая братьев-монахов, потому что даже мебель для довольно многолюдного застолья искать не пришлось – посередине зала со сводчатыми потолками, неровными, словно вылепленными ладонями, уже стояли два длинных стола, а недостающую лавку Игнат быстро заменил принесенными из других помещений стульями и табуретами. Он же принес и положил у стены достаточно много свежей соломы для ночлега и вообще постарался на славу, накрывая на стол. Тарлецкий не поскупился: стол украшали полдюжины золотистых горлышек шампанского, а темных, не помеченных никакими наклейками, а от того еще больше манивших своей загадкой бутылок с ромом и венгерским вином на столе и стоявших в углу ящиках было устрашающе много. Гостей ждали и вареное мясо, и жареные куры, и рыба, и зелень – все, что Тарлецкий успел купить на местном рынке. Пригодилась и выращенная Игнатом в Вильно редиска, которую тот не позабыл вырвать с грядки перед убытием вместе с барином в полк.