Читать онлайн Елена Зелейная - Крест. Или страшная сказка о любви

Иллюстратор Елена Владимировна Чучайкина

© Елена Зелейная, 2017

© Елена Владимировна Чучайкина, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-4408-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Саш, может, домой? – Юра участливо похлопал друга по плечу

– Не могу.

Саша смотрел пустым взглядом в глубину рюмки, словно там прятались ответы на все вопросы бытия.

Он осунулся от горя, щеки запали, а глаза, напротив, заняли свободное место на лице, нижние веки оттянулись черными кругами. Он давно не брился.

– Юр, прости, я тебе, наверное, уже надоел…

– Да иди ты… Какое там надоел…

– … но я не могу, – с бессильными, едва сдерживаемыми слезами в голосе пробормотал Саша.

Он дернул рыжим, в завитушках, запястьем, вскидывая рюмку, глотая водку, как воду. Даже не поморщившись.

– Юр, она такая страшная, безжизненная, и она там, дома… Я ее боюсь, – по-детски добавил он, скосив глаза на друга.

Юрий, тридцатилетний инженер, вовсе не был суеверен, но тут рука сама потянулась перекреститься. Опомнившись, он поспешно сцепил пальцы в замок.

– Санек, у тебя… галлюцинации? – спросил он, тщательно выдерживая мягкую, нейтральную интонацию.

Саша тоскливо усмехнулся:

– Да нет, скажешь тоже. Ее-то, бедняжку, чего бояться. Она уже отмучилась. Веришь: я мог бы на одной кровати с ней спать. Обнимать, только бы она не уходила…

Его лицо болезненно напряглось, всеми оставшимися невеликими силами он сдерживал себя, чтобы не забиться в банальной истерике.

– Но я же мент. Я знаю, что сейчас она валяется на полке в морге вперемежку с другими голыми телами.

– Саш… ну не надо… ну зачем об этом думать… – беспомощно попросил Юра, старательно разглядывая ворсистые коричневые квадратики на тапочках.

– Да я и не думаю. Просто, понимаешь… Нам не досталось даже последнего утешения. Мы не сможем запомнить ее прибранной и накрашенной в гробу, в нарядных кружевах, со свечкой в руках… Или свечка не нужна? – спросил он. Юра недоуменно пожал плечами, он не поспевал за ходом мыслей своего друга, который перескакивал с темы на тему с бессвязностью горячечного бреда. – Я по долгу службы не могу не знать… я же видел протокол вскрытия. А она была… на месте преступления. И на опознании. Я сам не смог, – горько уточнил он, признавая свою слабость.

Саша протянул рюмку, и Юра нехотя наполнил ее. Ненавязчиво пододвинутую банку со шпротами Саша просто не заметил.

– Юр, она такая… такая… – повторил он, снова и снова переживая самое ужасное: даже не саму смерть, но безразличное отношение к ней. Два самых родных человека. Один умер в страшных муках, второму – наплевать, лишь бы соблюсти традиции, лишь бы все было пристойно.

– Я ее боюсь. – Он помолчал, перебирая в памяти жуткие, безнадежные, бесконечные минуты и не находя себе утешения ни в одной из них.

– Она спокойна. Понимаешь, совершенно спокойна. Женщины должны плакать. Юрка, почему она не плачет? Как будто ее это не касается. Она побывала на опознании, вернулась домой и легла спать! А теперь она невозмутимо занимается организацией похорон!

– Ну, кто-то же должен этим заниматься, – заметил Юра, старательно пряча упрек. На левой тапочке восемь квадратиков. А на правой?

– Да не так же! – протестующе выкрикнул Саша, начисто забывая, что за тонкой стенкой спит Юркина жена. – Ну как можно быть настолько бесчувственной? Люди кошку хоронят – и то больше переживают. А она… – он махнул рукой, отворачиваясь, – оформляет документы, выбирает место на кладбище, – Саша замолчал, задохнувшись, представив себе маленький холмик голой земли в цветах. – Ненавижу! Ну как же так можно?

По щеке покатилась слеза и затерялась в отросшей щетине.

– Юр, я не могу идти домой, к ней, – просительно сказал он. – Она такая холодная…

– Да ладно, оставайся, – на правой тапочке квадратиков было одиннадцать. Китай, он такой Китай. – Место есть, а пару простыней найдем как-нибудь.

Как там она в пустой квартире, с мимолетным состраданием подумал он, вынимая из шкафа постельное белье.

***

День клонится к закату.

На душе мирный покой, созвучный теплому воздуху заканчивающейся весны. Все дела закончены, а свободного времени еще сколько угодно. Можно прогуляться пешком по проспекту.

Через час-другой аллея заполнится парочками всех возрастов, компаниями молодежи, стайками детей с мелками, роликами и планшетами. Сейчас проспект похож на мост, выступающий из моря городской суеты. Слева и справа несутся машины, автобусы выливают из своих дверей толпы людей и они разбегаются, как муравьи – кто сворачивает на боковые улочки, кто ныряет в приветливо распахнутые двери магазинов и офисов. Автобус поглощает новую порцию пассажиров и с довольным урчанием увозит их куда-то дальше.

Кажется, звуковые волны этой бурной деятельности городского организма разбиваются, словно прибой, не захлестывают мост-аллею, отсекаемые ажурным кованым забором и газоном со скамьями и цветущими яблонями.

Краем глаза Ксения замечала деловитое мельтешение, но не соприкасалась с ним, оставалась вовне, сама по себе.

Стройная девушка среднего роста, в голубых джинсах и рубашке, сумка с бахромой через плечо. Белые кроссовки мягко пружинят, отсчитывая шаги. От природы загорелое лицо с легким азиатским флером обрамляют совершенно черные волосы. Они струятся почти до талии, Ксения чувствует, как легкий ветерок игриво перебирает пряди. Глаза – неожиданно зеленые, а не карие – улыбаются кривым хрупким яблоням. От этого морщинка, состарившая переносицу тем темным зимним утром, почти незаметна.

Ксения идет домой, наслаждаясь прогулкой, впервые за долгое время не думая о том, что дома ее ждет серое одиночество и острые осколки разбитой семьи.

Яблони также улыбаются, асфальт послушно стелется под ногами…

А Ксения внезапно ощутила давно забытую, но оттого не менее острую тревогу.

Она никак не могла понять, откуда взялось щемящее, противно-неуловимое чувство опасности. Что-то отчаянно скреблось на дне памяти, пытаясь выбраться наружу. Что-то, давно преданное забвению, за ненадобностью. Какой-то безусловный рефлекс, побуждающий ее оглянуться в поисках открытого пространства… Едва осознаваемая мысль о стихийных бедствиях…

Вокруг сплошь высотные дома… она помнила, что высотки – это плохо. Очень плохо. Они рушатся первыми.

Беспрекословное правило: если под ногами дрожит земля – беги. Беги на открытое место. Город лежит в долине, вокруг горы. И ненадежные пятиэтажки.

Беги!

Но… здесь-то куда бежать? И от чего?

Ксения родилась в одной из южных советских республик. Дитя восьмидесятых, она недолго прожила в той стране.

Уже в следующее десятилетие огромный, грозный спрут судорожно втягивал щупальца в пределы своих границ, подло бросив своих подданных на произвол попранной национальной гордости местного населения.

Это было страшно.

Ксения помнила это иначе – она была маленькой. Перестрелка на площади, безлюдные улицы, перевернутая машина скорой помощи, забаррикадированный двор, уходящий «на ночное дежурство» отец… вооружались, кто как мог: у отца была ножка табуретки с гвоздем на конце. Круглосуточный пост на крыше – мальчишки с «коктейлем Молотова» под рукой.

Им, детсадовцам, все было нипочем. Их не пугал вид входной двери, подпертой кухонным столом. Днем они играли в комендантский час и с интересом задирали головенки, любуясь низко летящим вертолетом. Просто никто не говорил им, что в их жаркой горной республике идет гражданская война. Слава Богу, никому из взрослых даже в голову не пришло объяснять своим детям, что девочка, которая всю твою жизнь (целых шесть лет) была твоей лучшей подругой – отныне твой враг. Они продолжали играть вместе: русские, татары, таджики и поволжский немец Андрюша.

Если бы кто-то вздумал расспрашивать Ксению, возможно, она припомнила бы тихий ночной разговор родителей: в крайнем случае можно «договориться» с проводницей любого поезда, идущего в Крым, и отправить детей к тетке, а сами как-нибудь… не зарежут же, в конце-то концов (еще как резали, но это стало известно много позже). В те смутные времена никто и представить не мог, что совсем скоро Крым тоже станет зарубежьем.

Однако обошлось. Семье удалось выбраться. И даже без особых потерь.

И все забылось.

А рефлексы рожденного в горах человека остались.

Земля под ногами предательски ползла, тело командовало – беги, а цивилизованный мозг в оставшиеся немногие секунды задался праздным вопросом: а что, собственно, происходит?

Совсем рядом и немного в стороне, на развороченной клумбе возились рабочие. Ремонтировали какие-то трубы. Что пошло не по плану, Ксения так никогда не узнала. Возможно, в грунте была полость и рабочие ее потревожили.

Асфальт под ней раскрошился, и она, не успев ничего сообразить, рухнула в месиво глины, камешков и грязной воды.

***

Какое-то время самого времени не существует.

Она спала, просыпалась, снова засыпала… Просыпаясь, видела белый потолок и сине-белые стены, только и всего. Впрочем, какие-то детали просачивались сквозь ватное безразличие. Например, трубка, ползущая по стене прямо к ее кровати, и снабженная мимолетно тревожной надписью «кислород».

Белые одежды на безликих женщинах. Просьба-приказ съесть еще ложечку. Смена пакетов и банок на металлической вешалке.

Зачем капельница, почему она тут: ничего из происходящего ее не волновало, разве что отголоски приглушенной лекарствами боли. Но и она не была достаточно острой и близкой, чтобы растормошить сознание. Ксении смутно казалось, что она воспринимает чьи-то чужие, ослабленные расстоянием страдания. Все происходящее – даже невозможность и нежелание двигаться – было нереально, как бы не касалось ее. Она только знала, что время от времени ей делают укол, от которого она будет спать. Она жила от укола до укола и больше ни о чем не думала.

Так продолжалось, пока одним прекрасным утром она не проснулась по-настоящему, с ясной головой. Ну, возможно, ясность была довольно условная, голова болела, взгляд рассеянно перемещался, не сосредотачиваясь на предметах. Однако тяжелое облако, подушкой душившее умственную деятельность все это время (а сколько, кстати?) посветлело, поредело, превратилось в нестойкую дымку, и мысли вяло заворочались, зашевелились, радуясь свету, пришедшему на смену бессмысленной, серой мути. Разум неуверенно пытался вернуться к привычному рабочему ритму, словно мускул, потерявший силу и навык в период вынужденного покоя.

Ксения неторопливо, без любопытства осматривалась. Она почти сразу поняла, что находится в больнице. На тумбочке у изголовья – больничный завтрак.

Наверное, в тот момент, когда его принесли, она и начала выбираться из тумана, просыпаться. Ксения скорчила овсянке кислую физиономию и тут же забыла о ней: есть совершенно не хотелось, да и один вид серой, наверняка несоленой, размазни вызывал легкую тошноту.

Небольшая палата рассчитана на троих, но сейчас тут больше никого нет. Две соседние койки стоят вдоль стены, стыдливо прикрывая полосатыми одеялами отсутствие белья.

Однако, как она тут оказалась, оставалось загадкой. Может, я окончательно свихнулась и это психушка, нехотя, через силу, размышляла она. Тогда понятно, зачем меня глушили лекарствами. Может, я буйная. Хотя, вроде бы, это мне не свойственно.

На стене на расстоянии вытянутой руки помещалась кнопка вызова, но ей Ксения уделила столь же мало внимания, как и неаппетитной серенькой кашице в тарелке. Нет необходимости беспокоить медсестру. Время завтрака для пациентов – напряженное время для персонала. Пересменки, пятиминутки, подготовка к обходу, да мало ли… Рано или поздно кто-нибудь все равно придет и все ей объяснит.