– Искала тебя весь день, – тихо сказала Марина. – Будто маленького ребёнка.
– Прости, Марина. Не нарочно получилось. Утром же думал вернуться. Ходил на опытное поле. А вишь, как вышло.
Марина посмотрела сердито:
– Уха дороже семьи тебе стала. Бутылка сманила…
– Марина!.. Я не прикасался к вину.
– От чего же тогда беда! Трезвый человек валяться на берегу не будет.
– Ты знаешь, наверно. Геннадия пришлось выручать.
– Смешно. Кто поверит, что инвалид спасал здоровяка.
– И такое в жизни бывает, Марина.
Марина в задумчивости склонила голову, я заметил, как по её щеке легко скользнула слеза.
– Что с тобой?
– Это нечаянно, Саша, просто, без всякого, ты не волнуйся, – ответила она ломким голосом, а сама следом вроде бы всхлипнула.
– Нет, с тобою что-то неладно, Маринка, ты не скрывай.
– Я всё о тебе думаю, Саша…
– О вчерашнем случае?.. Да брось ты, со мною ничего бы не случилось. В огненном пекле не сгорел, а здесь-то что? – говорил я, стараясь её успокоить. Не знаю, понимала она моё желание или нет, только видел – с лица её не сходит грустная улыбка.
– Я о другом, Саша, – не о вчерашнем дне…
– О чём же? Не мучь меня! Говори.
– Обо всём, обо всём, что было в нашей жизни, что могло быть… Я услышал её тяжёлый вздох, но не подал виду.
– Всё есть у нас, Маринка. Что надо, всё есть. Ты, я, сын. Земля большая, народ!
– А ты при всём этом счастлив, Саша?
– Ты зачем меня спрашиваешь об этом сегодня?
– Так захотела. Завтра бы могла не спросить… Только не обижайся… Я откровенно, чистосердечно.
– Я знаю, Маринка, про это. А счастлив ли я? Счастлив!
Они приблизилась, и я увидел широко открытые её глаза, казалось мне, полны были они удивления и восторга.
– Я рада за тебя, Саша, что ты такой… Если бы радость хоть чуточку заменяла счастье.
– Значит, ты не разделяешь моей участи…
– Я хочу, Саша, хочу! Только не привыкла ещё, мне трудно. – Она опять отвела лицо в сумеречно серевший угол, наверное, для того, чтобы не видел вновь навернувшейся слезы. Я не стал надоедать Маринке расспросами, отвернулся и посмотрел в небольшое окошко на улицу.
Восток густо закрасило розовой мякостью – будто разрезали напоказ огромный спелый арбуз. Под отсветом зари деревья стояли величественно-торжественные, с чуть заметно покачивающимися ветвями – жили, радовались грядущему дню.
Смотрел я в окно на ликующую утренней радостью природу и там, где-то меж смиренно молчаливых берёзок, видел Маринку в день нашей свадьбы… Когда смолкли песни, поутихла пляска – было уже за полночь, и приутомлённые гости один за другим начали покидать свадебное застолье, я шепнул ей:
– Давай на Нию – прогуляемся.
Она отозвалась с радостью, и тотчас мы вышли из присмиревшего дома, по крутой, еле приметной в ночи тропинке спустились на берег. Ния дышала прохладой, катила свои студенисто-синие воды. Сильная она была в своей природе, эта горная река – стремительно, неудержно несла и несла, будто играючи, тысячетонный груз.
На берегу было тихо, а в голове моей всё ещё теснился, не находя места, шум и гам свадебного застолья. То и дело отчётливо звучало протяжное слово: «Горько! Горрь-к-ко!» Его несколько раз повторил Иосиф Петрович. Маринка стеснительно улыбалась, розовела от моих поцелуев. В белом подвенечном платье она казалась мне в эту ночь на берегу бог весть откуда явившейся волшебницей-снегурочкой.
Я так и назвал её тогда «снегурочка ты моя» и оттого, что произнёс эти слова, замер в счастливом покое, радуясь, что она принадлежит теперь мне.
