– Не могу… Заступись, Сань, обереги.
Разговор, осложняя разгадку, уходил, уходил в глубь прошлого. Наступила пауза. Комарков ждал от меня ответа. Что сказать, я не знал.
Только про себя предположительно подумал, что, может, Комарков по какой-то случайности причастен к пожару, а признаться не хочет – виноват, так придётся ответить. А может, его призыв о помощи ко мне чистосердечен.
После затянувшейся паузы Комарков спросил:
– Сань, ты хочешь знать, как всё это было?
– Да. Я сам думал спросить тебя об этом.
– Больно мне… А всё же расскажу. Осенью беда случилась. Соснова подстерегла болезнь. Последние два года стал прихварывать он часто. В постели не лежал, больше переносил хворь на ногах, а на этот раз не устоял, едва мог выйти в ограду на прогулку. Пригласил меня домой, наказал, что делать. Особо беспокоился о сохранности селекционного материала. Велел собрать, связать в снопы и положить на хранение. Снопы хотел обмолотить потом сам.
Наказ его выполнил… А сейчас думаю, зря послушался… Соснов настоял положить «таёженку» в деревянный склад. Сколько я ему ни внушал, что это опасно, он и слушать не хотел. Всё упирал на свой опыт и практику… Не смог я переломить его упрямство и ослушаться не посмел.
– Выходит, Соснов сам себя наказал.
– Да, Сань… И наказал жестоко.
Комарков прервал рассказ и вроде испуганно оглянулся, поводил по углам настороженным взглядом – нет ли кого ещё, кроме нас двоих, в доме, и, не найдя ничего подозрительного, успокоился.
– Вышло так, что не надо было ни о чём беспокоиться – всё погубил огонь.
– А как пожар-то возник – установили?
– Как установишь? Никто руки-ноги своей не оставил!
– За что же тогда Иосифа Петровича посадили?
– Пало подозрение… На него… Соснова.
– А ты, Генка, почему не заступился?
– Я сам едва не угодил за решётку…
– Значит, спасал прежде всего себя?.. Свою шкуру! – крикнул я в злости. – И занёс над Комарковым попавший под руку костыль.
Ужаснулся – без всякого доказательства, всего лишь по некоторым предположениям обвинил Комаркова в тяжком преступлении, назвал виновником и пожара, и последовавших за ним событий. Я пока об этом ему не сказал, потому что совсем недавно пришёл к страшному выводу. Он возник каким-то необычным образом из нескольких разрозненных фактов, каждый из которых в отдельности не давал оснований для обобщения. А тут звенья пришлись друг другу.
Всё началось после разговора с Маринкой о пожаре в бессонную ночь. Вечером того дня в долине Нии надумал пойти дождь, с севера подкрались тяжёлые, в гигантских подбеленных клубах, синие тучи, долго они настороженно стояли на одном месте, а ночью, когда всё живое заснуло и успокоилось, разразились тихим и тёплым дождём. Когда я услышал его частый стукоток по тесовой крыше, представил, что в момент пожара кстати пришёлся бы ливень, он не дал бы расселиться огню и люди справиться бы с ним сумели. Теперь я уж не мог остановить мысли. Думалось и думалось о том, почему возник пожар. Странный вопрос – почему? Да мало ли всяких причин? Могла погубить всё нечаянно брошенная пьяным спичка или случайно зароненный окурок. И не хотел человек беды, а вызвал.
Потом представил, как Иосиф Петрович сидит перед следователем и пытается отстоять свою честь. Я слышу его ровный голос: «Никакой вины за мной нет. Подозревать меня в поджоге жестоко и глупо!» – «Не упорствуйте, гражданин Соснов, – это твердит следователь, и я тоже слышу его жёсткий голос. – Только вы с очевидно недоброй целью положили в этот склад семена. Знали, склад не безопасен. Строение деревянное, старое. Рядом – кирпичное хранилище. Положи семена в него – были бы в сохранности!» – «Спокон веков берёг семена в старом помещении. Строил его сам, бросать не хотел». – «Вот и результат упрямства». – «Очаг огня возник изнутри».
