После разговора с Эспозито, было не по себе подписывать документы на итальянском, не понимая их содержания. Правда стоило заметить нотариально заверенный перевод на английский, как на душе стало значительно легче.
Правда ненадолго.
– Дядя Массимо… А как вы дали за меня показания, если ни разу не говорили со мной? – повернула я голову к адвокату.
Наклонившись, он тихо сказал мне на ухо:
– Вы не говорите по-итальянски, если бы я к вам пришел давать показания – понадобился бы переводчик. Эспозито мог бы трактовать ваши слова как угодно и довести дело до суда. Поэтому я действовал от обратного. От фактов, которые нельзя оспорить.
Он протянул мне папку, где был перевод доказательств каждому "моему слову" с камер наблюдения и экспертизы из номера. И будь проклят Эспозито, но после разговора с ним, я остро почувствовала, что если бы дядя Массимо решил меня посадить – я бы уже ехала в итальянский Магадан.
Но только я успела вдумчиво прочитать и поставить подпись в присутствии сотрудников полиции, как Летиция уже решительно потянула меня за руку к выходу.
– А теперь, самое главное… – важно шевельнула она бровью над большими очками в круглой оправе. – Сделай то самое выражение лица, за которое все тебя так любят.
– Это какое? – не поняла я.
– Ну, такое тоже пойдет… – махнула она рукой. – Вперед! И главное помни – ты за справедливость!
И не давая мне даже понять, что происходит, она резко вытащила меня на улицу. А там....
Я, конечно, надеялась, что меня будут встречать. Но как-то не рассчитывала, что встречающих будет настолько много.
Кто все эти люди?!
А самое главное....
Что произошло за то время пока я была за решеткой?
29 июня. 8 утра
Виктория Волкова
В целом после прибытия на Сицилию моя жизнь наполнилась необыкновенными красками "вкуса жизни", но такой выход из-за решетки после трех суток в полной изоляции мягко говоря шокировал.
Не успела я и выйти за порог участка, как меня ослепили вспышки фотокамер. Десятки журналистов с микрофонами пытались пробиться сквозь охрану. А за ними просто сотни людей с плакатами, которые кричат что-то и скандируют.
Конечно, на итальянском. Конечно, я ничего не могу разобрать.
И я пред всеми… В помятом платье, резиновых тапочках, как никогда остро чувствующая, что я не мылась несколько дней и даже зубы не чистила.
– Летти… – в ужасе прошептала я. – Что происходит?
Явно наслаждаясь зрелищем, она со всем воодушевлением эпично произнесла:
– Революция. Народный бунт. Вся страна восстала в борьбе за справедливость!
Тут же став серьезной, она еле слышно добавила:
– В общем организовать митинги и протесты оказалось дешевле, чем давать взятки.
– Да, ладно?!
– А ты думала в Италии просто так появились приюты для разведенных мужиков?! – шепотом ужаснулась она.
Она вдруг сложила руки в знаке мольбы:
– И еще… Вики, прости нас за то, что пришлось тебя чуть-чуть помариновать за решеткой… – искренне сказала она. – Клянусь, мы тебя не бросали и не собирались! Мне пришлось!
Проглотив ком в горле, я кивнула в знак того, что принимаю извинения.
Толпа журналистов уже спешила к нам и Летти мгновенно стала серьезной, как на съемочной площадке:
– Все. Работаем. Ты сейчас олицетворение борьбы феминисток против насилия и несправедливости.
Журналисты ослепляли вспышками камер и на перебой засыпали меня вопросами на итальянском. Но уровень начинающей не позволял мне понять что-то кроме отдельных слов, а потому за меня отвечала Летиция.
