– Славочка, в кафе пошли, – говорю я, беру её за руку.
У неё тёплая ладошка, живая. Мы с Гошей в детстве тоже за руку ходили.
– Пошли, – Слава улыбается.
У неё красивый рот, и я не могу его изобразить, потому что рисовальщик из меня никакой, но могу поцеловать. Наклоняюсь, целую легонько, как всегда. Вообще не разобраться, зачем, у нас же такая хорошая дружба. Просто хочется иногда. Нравится. Слава никогда не спрашивает, ей тоже нравится, смотрит с улыбкой и ничего не говорит. Стайка очередных курящих хихикает презрительно.
В кафешке посетителей мало. Народ трудится – кто на работке, кто в универе, одни мы, гадёныши свободные, балду пинаем. Вишнёвый сок и пирожные – как дети, честное слово! Это единственное, что может вернуть меня в беспечные годы на пару минут, а потом мятная конфетка без сахара, то бишь, тоска зелёная, возвращается… Вообще литературу я люблю, поэтому Славка и решила таким образом спасти меня от хандры. Какая это хандра, это почти болезнь! Но к современным трудам у меня много вопросов. Везде чернуха сплошная – ещё хлеще, чем в классике. Бедный люд всё ковыряют и ковыряют, а я думаю: жизнь и так тошная, не хватало при помощи книг заныривать в беспредельную жуть.
Пирожное вкусное, приятно холодит язык. Крем мгновенно превращается в сладкую жижу, стоит только облизать ложку. Славка отпивает сок, и над губами у неё появляются вишнёвые усы. Я аккуратно стираю их салфеткой. В голове возникает такая панорама – брата нет, семья развалилась, а я сижу со Славой в кафешке и пожираю пирожные. И сижу я только потому, что случившегося не исправишь, семью не починишь. Делать мне больше нечего, как здесь дурака валять.
– Я вчера на рассказ Гелприна наткнулся, – говорю.
У Славки на ложке – кусок сметанного торта, а в глазах – любопытство, мол, ну и что ты там такого начитал, умник?
– Эдакая антиутопия. Люди перестали читать книги. Совсем. А робота за интерес к ним, как его… Утилизировали.
– А в конце пришли дети и захотели учиться литературе, – Славка отправляет кусок в рот.
– Ты читала? – удивляюсь.
– Давно. Я вообще фантастику не люблю, Паш, – ещё один кусочек оказывается на ложке. – Но этот случайно нашла. После меня хоть потоп, помнишь? Вот честно, пофиг. Мы всё равно ничего не изменим.
Она, конечно, права, но от всего этого веет полнейшей безнадёгой.
– Нравится, да? – спрашиваю зачем-то, указывая на торт.
– Вкуснотища. Ты же знаешь, я готова душу за них продать, Веснушкин, – смеётся Слава.
– Знаю, пацанёнок, – отвечаю.
Взаимный обмен колкостями закончен, хотя это, скорее, телячьи нежности. Самому противно, не поверите.
Слава откидывается на спинку дивана и поправляет воротник рубашки. От торта остаются крошки на тарелке. Сок в стакане отчего-то напоминает кровь.
Застрять бы здесь навсегда, в этой ламповой кафешке, Слава напротив, пирожные съедены, но можно взять ещё. Здесь нет ноющей матери, отцовских недоВенер и его самого, предпочитающего делать вид, что ничего не случилось. Идиотизм. Здесь возникает ощущение, что и жизни вокруг нет, точнее, она происходит не с тобой, а ты выбрал момент поудачнее и застрял в нём.
– Ещё по пирожному? – спрашиваю.
Слава улыбается.
– Мне достаточно, – она берёт стакан и делает глоток.
Сок растекается по стеклянным стенкам, будто краски на полотне.
Я медленно вспоминаю. Мне восемь, и брат гуляет со мной в парке развлечений. На дворе июль, жара, солнце припекает мне голову через тонкую кепку. Я хочу мороженое.
