Читать онлайн Соня Рыбкина - Огонь моей души – слова

Изгибы тел и полукруги бедер

Я изучаю вдоль и поперек. В любви к тебе, в пьянящей несвободе

Меня найдет однажды Рагнарек.

И белой ночью, петербургской, летней

Он позовет, ступая на порог.

Я поцелую острые колени – Единство рук, сплетенье слов и ног

Есть дикое, оправданное счастье

И жажда быть, и тишина вокруг. И нитка поцелуев на запястье, Слиянье тел, слиянье губ и букв —

Пусть будет так. При свете наготы

В ее открытом, смелом откровеньи

Есть только мы – небесные цветы – И наше – на двоих – сердцебиенье.

Бывал ли ты, мечтатель юный, В долине, сотканной из грез, Где ночью тихой и безлунной

Рассыпано рукой Фортуны

На небе ожерелье звезд?

Бывал ли ты, мой юный друг, В уютной маленькой Каперне

Под городком чудесным Лисс?

Хозяин там любой таверны

Готов твой выполнить каприз. Готов он и рассказ мудреный

Налить в пустеющий стакан, И ты, нектаром напоенный, Сказаньем дивным упоенный, От счастья бешеного пьян.

«Послушай, друг, рассказ мой чудный, Легенду давешних времен; Но не идальго безрассудный, Не леди в трауре о нем, Не город, выжженный огнем, Не лица праздничные в масках

Герои этой дивной сказки, А лишь сплетенье двух имен, Двух рук, двух душ, судьбы сплетенье, Как поцелуй-прикосновенье, Амура нежного завет

И нежной девочки портрет.

Скажи мне, друг, слыхал ли ты, Как на дороге в день безликий

Ей встретился чудной старик?

Он баловался чудесами, Волшебник, толкователь книг, Он был придумщиком великим, И посулил он ей мечты; Он предсказал: „Под парусами, Алее крови, ярче дня, Прибудет принц – герой из сказки

(Точеный стан и профиль царский),

Придет – и заберет тебя“.

Шли годы. Девочка росла, И вера в чудо в ней окрепла; Она ждала с попутным ветром

Алее крови паруса. Мечты подруг ей заменили, Как заменили целый свет, От всех несчастий оградили, От мелких тягот, горьких бед,

И ей надежду подарили, Амура нежного завет».

Ты слушай, юноша печальный, Рассказ правдивый и прямой

Про расшумевшийся прибой, Про берег низкий и песчаный, Целуемый ласковой волной, Про свет морской воды хрустальной; Про то, что было не с тобой.

«И вот однажды, ясным днем,

В сосновой роще, в полдень жаркий

Ассоль, задумавшись о нем

(Точеный стан и профиль царский),

Заснула. Грей, а с ним – слуга

В чудесном были настроеньи,

По склону шли, и вдруг – она!

Лежит, прекрасна и скромна,

Сама – не явь, но сновиденье; Пастушка? Фрейлина? Княжна?

И вот уже его рука

Ее руки коснулась нежно,

И в обольстительной надежде,

Кольцо ей на руку надев,

Он поспешил сюда, в таверну

В уютной маленькой Каперне,

Услышать и узнать о ней: Прелестней нимф и краше фей.

И он узнал – о предсказаньи,

Мечте и вере в чудеса,

И вместо страстного признанья

Ее заветное желанье

Решил исполнить. Паруса

Алее крови, жарче дня

Он приобрел для корабля. Ассоль уже домой вернулась; В мечтах она, кольцом любуясь,

К окну резному подошла, И вдруг – корабль! Яркий, алый,

Вдали – пылающим огнем; И радость сердце обожгла, Ассоль навстречу побежала.

Как долго грезила о нем,

Как ослепительно мечтала,

И вот он – здесь. Сошел в ладью,

И к ней плывет, и тянет руки,

Сильнее зависти, разлуки,

– Моя? – Твоя! – Любим? – Люблю!..

Я вижу, верно, друг мой юный, Ты погрустнел, затосковал; Плесну еще напиток чудный

Я в твой мерцающий бокал».

Так расстаются – в темноте, Не помня слов, себя – не помня; Опять – не Вы, опять – не те!

Одна – среди толпы безмолвной. Король, страданьем напоенный,

Вы вспоминали обо мне?

Вы вспоминали ипподром

И тихий, сказочный Бад-Ишль?

Как греза, как далекий сон,

Вы поклонились мне – и вышли, И губы Ваши пахли вишней, И Вам к лицу был царский трон.

Теперь Вы – узник белых замков, Валькирий, зигфридов, богов, И я сама, как арестантка, Среди – чужих, среди – врагов, Вся – в блеске царственных оков, Ах, власть! Прелестная приманка!

Я Вам ни разу не лгала.

И память, горькая, как вето, Во всех старинных зеркалах, Во всех нарушенных запретах. И горький стон: «Елизавета!»

Доносит мне ночная мгла.

Я – полюбила. Я – пропала. Ах, мама! Снится без конца. Так далеко! И так мне мало

Черт вожделенного лица.

Что делать, мама? Я – пропала!

Нет, быть не может! Я – люблю?

Как крепость каменная, пала

И о прощении молю.

Как я жила! Беды не знала, Не знала пагубных утех, А, полюбив, – затосковала. Как горько, мама! Сладок грех!

Ах, мама! Тягостно и больно – Моей печали нет конца. Я жду, когда он скажет: «Вольно!»

С прелестным взглядом наглеца.

Когда июль становится лучом

И спелым персиком ложится мне на губы, Я с полки достаю солидный том, Покрытый пылью, словно сладкой пудрой.

И я смотрю, как между книжных строк

Гуляет рыцарь, бюргер и вельможа, И льется слов изысканный поток, И я сама – среди толпы прохожих.

Я наблюдаю, пишется портрет: Овал лица и солнца глаз еврейских. Писатель, как художник, как эстет

Рисует королевскую невесту,

Рисует золоченую постель

И витражи у круглого оконца…

Ведь я сама – плененная Ракель

Во власти распаленного Альфонсо!

Я закрываю книгу, не прочтя

Последние, трагичные страницы.

Июль летит – лукавый, как дитя,

В своей крылатой, легкой колеснице.

ты помнишь лето? скалистый берег, ракушки, солнце и запах моря. и если чувства хранятся где-то, позволь мне их унести с собою. позволь мне помнить, позволь мне верить в то, что отныне не повторится. и бьются чувства в моей ладони далеким прошлым, плененной птицей.

ты помнишь домик? а горы – помнишь? какое счастье! какое лето! ты выцеловывал мне ладони, и поцелуй, как клеймо, как вето садни’т – и мне не дает покоя. дурак считает, любовь – бессмертна. но если юность хранится где-то, в нее вернуться чего нам стоит?

я не боюсь ни любви, ни правды. ты помнишь лето? ни дня печали! мы убегали, не ждя пощады, мы убегали – и возвращались. ты говорил, что расстаться – просто, пусть только кончится этот август. и разлюбить тебя было поздно, мой дерзкий зигфрид, мой вечный фауст.

ты помнишь встречу? в последний раз ты руки коснулся, глаза зажмурив. ты – не напишешь, я – не отвечу. морские волны, цвета лазури – и воздух жженый. ты помнишь лето? наш славный отдых, наш ржавый август?

и если память хранится где-то, то я – навеки – с тобой останусь.

Я тщетно стараюсь все меньше писать стихи: Гениев нынче не жалуют в Роспечати. Те, кто бездарен, остатком гнилой трухи

В век оскудевший приходятся очень кстати.

Нет, не подумайте! Я не боюсь пропасть: «Вот тебе, девочка, лучшая из профессий». Пусть лже-поэты сегодня пируют всласть, Завтра они получат худые вести.

Никто не запомнит ни обликов, ни имен, Противные лица их канут в морскую бездну. Пусть будет так! И ржавым горя огнем

Мои стихи птицей-феникс тогда воскреснут.

Скарлетт О’Хара – капризный ребенок; все восхищенно суетятся вокруг. Скарлетт привыкла, что с самых пеленок ее выполняют любые «хочу» – кажется, вдоволь батиста и кружев, только ее не волнуют шелка. В мыслях – лишь он, что так дьявольски нужен – имя слетает опять с языка.

Скарлетт живет и надеется: «Эшли!» Словно смакует на алых губах. Только, увы, все мечты и надежды утром одним рассыпаются в прах. Кончено детство и кончены грезы! Скарлетт не верит, колеблется, ждет. Но – решено; и под девичьи слезы Эшли – другую – венчаться ведет.

Но никакие преграды и войны Скарлетт не в силах сломать и разбить; Скарлетт О’Хара – не из побежденных, она – победитель свирепой судьбы. Пусть он другую целует во мраке, пусть он ей отдан во веки веков – Скарлетт полна безрассудной отваги, и не уйти от любовных оков.

Скарлетт не знает, но новое имя уже подступает к мятежной душе. Скарлетт – его госпожа и рабыня, и в темноте едва слышится: «Ретт!» Скарлетт его от души ненавидит: кто он? Мошенник, подлец, негодяй! Только его ненавистное имя путь в ее сердце находит шутя.

Эшли – далекая, мнимая слабость, Батлер – отчаянный, варварский бой; к первому в ней ничего не осталось, а со вторым неужели – любовь?

Скарлетт О’Хара – не из побежденных, только тоски ей никак не унять, когда он чеканит – чужой, отрешенный:

«Моя дорогая, мне – наплевать».

фильму «Гибель богов» посвящается

Ночь. Покрывало. Зловещая тишина, Слышатся только тихо слова молитвы. Мама должна быть ласкова и нежна, Мама должна сохранить от беды и битвы.

Мама, ты где? Почему я опять один?

Мне приснился кошмар, мне так нужно в твои объятья!

Мама, ты где? На которой из всех картин

Спряталась ты в своем белоснежном платье?

Мама, скажи, отчего мне – с живой тобой – Было так холодно, страшно и одиноко?

Ты зачем меня сделала брошенным сиротой

Ради любви, отдаваемой всегда другому?

Мама, я взрослый – и что-то со мной не так, Я целую маленьких девочек. Это проклятье?

Мама, мой самый страшный ночной кошмар – Ты сама – убийца чужого счастья.

Мама, ты верила слепо, что я прощу?

Я тебе ничего не желаю – помимо зла. Мама, сегодня я тебе отомщу. Прими мой подарок – и выпей его до дна.

Я не хочу вам лгать. К тому же, Не лгут любимым. Вы, простужен, Сидите, окунувшись в шаль; Над вами лампа, как вуаль, Раскинулась над изголовьем; Вокруг – смиренное безмолвье, Сигары дым, письмо в руке

И тень бумаги на щеке.

Читайте, друг. Неосторожно

И восхитительно-безбожно

Мне вам писать в вечерний час

Куплеты восхищенных фраз,

Восторга и благоговенья

В плену тягучем наважденья. Склонясь над письменным столом, Я представляю барский дом,

В камине – жар, а в кабинете

Сквозняк танцует на паркете; В гостиной – тьма; глазницы окон

Глядят, в раздумьях о высоком, И шкаф дубовый вторит им, Как древнеримский исполин; И маятник, как часовой, Хранит ваш бережно покой.

Смотрите! Оживает дом, Какой восторг царит кругом!

Вы ждете моего фиаско, Но вам – ни трепетно, ни страстно – Я не признаюсь в чувстве том, Что поглощает целиком. За вас – на плаху! Милый друг, Любовью это не зовут.

Когда имперственная Вена

Меня пленяет и зовет, Из глубины дунайской пены

Ее прообраз восстает.

Я вспоминаю тронный зал

И шпили горного аббатства, И блеск паркета, блеск зеркал, И роскошь царского убранства.

И позолоченный орган, И в каждой нише – юный ангел, На Штефансплатц – святой Стефан; И воздух горный, полный влаги,

И катер, и седой Дунай

Меня манит, меня лелеет. О, чудный, незабвенный край!

Мечтать о встрече я не смею,

Не смею – преданная вам, Равнинам, пастбищам, раздольям, Блаженным, дивным берегам. Мой Oesterreich! Мои – любови!

Первая мне шептала слова любви, Целовала, рукою нежно меня обвив, Обещала трепетно: «Верь мне, любая боль

Превратится однажды в твой серебристый смех». И я слушала ее голос, ее напев, И она была – моей – королевой нег, И любовь моя с ней была девственной, словно снег. Я любила ее – но она не была тобой.

Ты, второй, был мой остров и мой причал, Моя сущность, потребность, начальнее всех начал, И с тобой я почти забывала (почти!) о ней, И в любви к тебе дольше вечности длился день, И любовь к тебе становилась меня сильней, Но я голос ее вдруг услышала в тишине. Истина такова – невозможно любить двоих. Как мне выбрать: музыка или стих?