На мне только белые трусики и лифчик, всё это совершенно простенькое, без изысков. Понятно, почему он не пожирает меня взглядом, мужики же любят кружева и откровенные детали в нижнем женском белье. Чувствуя неловкость, принуждаю себя стоять смирно, уронив руки вдоль тела, и жду. Секунда, другая, пять… Десять. Полянский вдруг со свистом выдыхает, кривит губы, бегло осматривает вещи, которые держит, и переключается на меня.
В глазах бушует пламя. Но не угроза расплаты за сегодняшние выкрутасы, а то, чего я боюсь. Значит, наша игра там, в клубе, зацепила и его тоже. У меня-то до сих пор тянет в низу живота, и всю дорогу до дома я сидела, как на иголках, ёрзала, пытаясь унять чёртово волнение.
Блин, надо было сразу уходить в свою комнату. Всё оттягивала время, и вот…
— Это тоже снимать? — совладав с собой, дерзко улыбаюсь, подцепив пальцем бретельку бюстгальтера.
Наверное, умей люди убивать визуально, я б уже превратилась бы в пепел, так уничтожающе глядит он на меня. Сейчас передо мной именно тот, кого называют Демоном, и я начинаю понимать, чем он пугает горожан. Ноздри раздуваются, на скулах перекатываются желваки, а глаза такие горят, что чудится — чиркни спичкой, и рванёт.
— Без надобности. Сомневаюсь, что это ты где-то стащила.
Меня захлёстывает возмущение. Бьёт, сволочь, наотмашь своими словами, недвусмысленно говоря, что на мне бельё копеечной стоимости! Нет, это, конечно, справедливо, но ведь мог бы не комментировать. Значит, не нравлюсь в этих старых тряпках? Ну, получай тогда!
Ловко выдёргиваю застёжки-крючочки, рывком, сняв лифчик, бросаю в Демона, трусики летят в него же, а он от неожиданности отшатывается. Вот теперь на его лице совсем другое выражение, исчезает невозмутимость, и во взгляде уже огонь иного рода. Я картинно и равнодушно встряхиваю длинные волосы, и приваливаюсь спиной к стене.
— И что Вы будете делать с этим? Коллекционируете женское бельё? — ехидно киваю на ворох шмоток в его руках.
Дима швыряет в меня моими трусиками, но я не ловлю, и они бухаются на лестницу. Здорово, теперь мне и надеть нечего, это надо стирать. Не напяливать же то, что изваляно на полу. Всё, что выдавали в детском доме, я с собой не прихватила, оставила ненавистные вещи там. Взяла лишь то, что принадлежало лично мне — дневник, цветные ручки и одежду, которую пришлось надеть.
— Утром пойдёшь и извинишься за украденные тряпки. — говорит Демон, вновь глядя мимо меня. — расплатишься за них. Ты меня щас хорошо поняла?
— Этого не будет. — отрезаю, уверенная, что сумею избежать унижения, которое он мне уготовил.
— У тебя есть выбор? — усмехается он.
Выбор должен быть всегда, в любой ситуации. Уж я-то знаю.
— Есть. — огрызаюсь, чувствуя себя неуютно голой, но не имея возможности уйти, ибо Демон стоит на пути, а трусливо улепётывать не в моих правилах. — я просто не пойду и всё.
— Пойдёшь. — убеждённо талдычит он своё, и, обойдя меня, начинает оттеснять выше. — тебе только кажется, что ты свободна от разных обязательств, Лика. Думаешь, вырвалась из детдома, и празднуешь независимость. Я тебя разочарую, детка. Чтобы стать по-настоящему ни от кого не зависящей, сначала необходимо…
— Не занудствуй. — прерываю я его отповедь, пятясь на последнюю ступеньку. — а ты сам? Считаешь, что ты хозяин своей жизни, да? Мы все заложники моральных устоев, Демон, и ты не исключение. Мы подчиняемся каким-то принципам, правилам, делаем то, что положено, находясь в обществе, и всё это лишь иллюзия свободы. Мы лишь пытаемся притвориться, будто держим под контролем собственную жизнь.
