Он вновь закружил по комнате. Его охватила такая ярость, что он едва мог говорить и дышать. Меценат махнул рукой, поощряя Агриппу, который как раз откашливался, чтобы что-то сказать. И моряк заговорил – очень спокойно, прекрасно отдавая себе отчет, что их друг находится на грани нервного срыва. Так оно и было – молодой человек действительно еле держался на ногах, но не мог заставить себя присесть и отдохнуть.
– Твоя мать написала, что их амнистировали, Октавиан, – сказал моряк. – Закон принят. С мщением ничего не получится, если только ты не хочешь восстановить против себя весь сенат. И сколько ты после этого проживешь?
– Сколько захочу, Агриппа. Позволь мне сказать тебе кое-что о Юлии Цезаре. Я видел, как он захватил в плен фараона в его собственном дворце в Александрии. Я был рядом с ним, когда он бросал вызов армиям и государствам, и никто не решался пойти против него. У сената столько власти, сколько мы позволим ему взять, ты это понимаешь? Если не позволим взять ничего, ничего и не будет. То, что называют властью, – не более чем тень. Юлий это понимал. Сенаторы принимают громкие законы, и обыкновенные люди склоняют перед ними головы, и все кричат, что это реальная власть… но это не так!
В подтверждение своих слов он покачал головой, но тут его самого качнуло, и он привалился плечом к стене. Его друзья озабоченно переглянулись. Гай Октавиан застыл, прижавшись лбом к холодной штукатурке.
– Тебе нехорошо, Октавиан? Тебе надо поспать, – решительно заявил Агриппа.
Агриппа поднялся, не зная, как поступить. Ему доводилось сталкиваться с безумцами, и он знал, что Октавиан теперь на грани, раздираемый ревущими эмоциями. Его другу требовался отдых, и силач подумывал о том, чтобы дать ему немного опиума. Занималась заря, и все они едва держались на ногах. Октавиан Фурин никак не мог отрешиться от переполнявшей его ярости, которая сводила судорогой мышцы. Даже когда он стоял, его руки и ноги продолжали нервно подергиваться.
– Октавиан? – вновь позвал Агриппа. Ответа не последовало, и он посмотрел на Мецената, беспомощно вскинув руки.
Меценат с опаской подошел к молодому человеку. Эта нервная дрожь напоминала ему дрожь необъезженного жеребца, и, положив ему руку на плечо, он принялся успокаивать его невнятным бормотанием, словно обращаясь к возбужденному животному. Цильний чувствовал, что тело друга под туникой горит огнем. От его прикосновения измученный Октавиан обмяк и начал сползать по стене на пол. Меценат подхватил его, но вес оказался так велик, что ему едва удалось удержать друга и уложить его вдоль стены. К ужасу патриция, темное пятно появилось на промежности Октавиана, и резкий запах мочи разнесся по комнате.
– Что с ним? – Агриппа опустился рядом на корточки.
– По крайней мере, он дышит, – ответил Меценат. – Не знаю. Глаза двигаются, но я не думаю, что он бодрствует. Ты видел такое раньше?
– С ним – нет. Но знал центуриона, который страдал падучей. Помню, как он обдулся.
– Что с ним сталось? – спросил Цильний, не оборачиваясь.
Агриппа поморщился:
– Покончил с собой. Потерял уважение своих солдат. Тебе известно, какими они могут быть.
– Известно, – кивнул Меценат. – Возможно, такого больше не повторится. Никто не должен об этом знать. Мы его помоем, а когда он проснется, все будет забыто. Разум так странно устроен. Октавиан поверит всему, что мы ему скажем.
