***
– В общем, в январе нам стало уже не до героических песен, – признался он. – И тем более не до бодрых частушек наподобие тех, что распространяли на специально отпечатанных боевых листках:
Всюду видно, всюду слышно —
Красных армий выстрелы.
Белофиннам будет крышка,
Будет гибель быстрая.
Вот вам, белые, расплата,
С нею враг давно знаком.
Белофиннов бей гранатой,
Пулей меткой и штыком.
Белых бить мы не устанем,
Нам отчизна дорога.
Знай, родной товарищ Сталин,
Без пощады бьём врага.
Приготовили штыки
Наши красные полки,
Полки несокрушимые
Клима Ворошилова.
– Странно, – удивился я. – Если положение на фронте печальное, откуда у народа брались силы сочинять частушки…
– Да это не народные, – пояснил он. – Писатели старались для пропаганды. Видно, им задание спустили сверху. Был такой поэт Александр Прокофьев, его в ту пору часто печатали в газетах – вот по частушечной части в основном он и старался.
…Позже я поискал в Интернете – действительно нашёл немало боевитых прокофьевских «кричалок» в таком духе:
Эх вы, финские вояки,
Захотели с нами драки,
Что ж, узнайте поскорей
Силу наших батарей!
Будет белый бит повсюду,
Нам походы – дальние,
Белофинны не забудут
Силу Красной армии.
Белофинн в лесах таится,
Видно, – доля не легка.
Эх, боится, эх, боится
Белый красного штыка.
Чтоб победа стала ближе —
Звеньями, отрядами
Настигай врага на лыжах,
Бей его, проклятого!
Становись, товарищ, в круг!
Политрук – нам лучший друг.
Нам – беречь его в бою,
Защищать, как жизнь свою!
Все за родину свою
Будем храбрыми в бою,
Чтоб скорее наша сила
Белофиннов покосила.
Дали сумраком обвиты,
Мы следим за далями.
Все бандиты будут биты
По приказу Сталина.
Временами мой сосед надолго прикрывал глаза, точно желал отгородить зыбкие картинки прошлого от всех видимых помех внешнего мира, однако рассказа своего не прерывал:
– Бесконечная полярная ночь, постоянная угроза нападения из заснеженной чащобы, да ещё боязнь «кукушек» – это действовало на нервы; некоторые из наших в прямом смысле сходили с ума. А ещё мы скоро вконец оголодали – истощены были поголовно. Нам пытались сбрасывать припасы с самолётов, но парашюты уносило ветром очень далеко – где-то там уже были финны; однажды комбат отрядил целый взвод в сторону, куда улетели сброшенные тюки – никто не вернулся… Ещё оставалась у нас лошадь, мы берегли её в качестве неприкосновенного запаса. Наконец не выдержали и перед очередной ночёвкой зарезали. Сварили, на весь батальон разделили: разумеется, там каждому достались сущие крохи. А наутро, кто пораньше успел, на месте забоя лошади подгребли всё: и кишки, и копыта, и обрывки шкуры. Мне досталось лишь немного крови, замёрзшей в снегу: я её аккуратно, вместе со снегом собрал в котелок, потом туда же натолок немного древесной коры и, прокипятив над костром, похлебал это варево. Всё не пустой желудок… А на следующий день пошли мы на прорыв с боем – тут уж о еде и думать забыл: почти двое суток то бегом, то ползком, да под пулями… Как видишь, выжил. Опять повезло.
***
…По прошествии времени мне удалось отыскать некоторые цифры по 44-й дивизии. Её численность перед вступлением в боевые действия составляла 17500 солдат и офицеров. Вырвалось из окружения 700 человек; сдалось в плен – 1200; остальные погибли. Что касается техники, то замнаркома обороны Л. З. Мехлис телеграфировал Сталину: «…дивизия оставила противнику 79 орудий, 37 танков, 130 станковых пулемётов, 150 ручных пулемётов, 6 миномётов, 150 автомобилей, все радиостанции, весь обоз…»
