За мариашем постепенно, невзначай он допрашивал старика.
Он был уверен в своём, потому что ксендз Земец уже так с ним освоился, что рассказывал ему анекдоты из времён молодости, но когда только он спрашивал о Спытках, пробощ молчал, как камень, отводил разговор, даже мариаш прерывал, и кончалось на том, что из него ничего добыть было невозможно.
Репешко, убедившись, что подкопы не помогают, решил сделать пролом и предпринять штурм.
Тогда однажды после обеда он снова привлёк отца Земца.
– Э! Оставили бы в покое, – сказал пробощ, – что там интересного в этих Мелштынцах, что они вам спать не дают?
Двое достойных людей… сидят тихо и желают, чтобы свет о них забыл!
Только тут Репешко, положив карты, сказал открыто:
– Ксендз пробощ благодетель… самый достойный, золотой ксендз, с самым любящим сердцем, которого в душе моей ношу, почитаю и нет других слов, чтобы выразить, какими сыновними чувствами я к вам пылаю, извольте мне объяснить, почему то достойное, очень честное, по всем меркам уважаемое семейство Спытков одно на всем свете может использовать ту привилегию, что о них никому говорить не разрешено? Я не льщу себе, что имею более быстрый разум, однако же, не самый последний из людей, а все-таки этого не понимаю.
Ксендз тоже положил карты, опёрся на локоть и, точно голоса в груди не хватало, сказал потихоньку:
– Дорогой пане… Оставил бы ты в покое эту жажду… я расскажу тебе лучше анекдотик.
– Расскажи, отец, анекдотик, я весь внимание, прошу… Человек всю жизнь желает учиться и приобретать, а от кого приобретёт, если не от благочестивых, как вы, и сединами от Бога за примерную жизнь благословенных?
Дав ему выговориться с этими любезностями, без которых Репешко никогда не обходилось, ксендз подпёрся на локоть и начал таким образом:
– Было это более двадцати лет тому назад. Я тогда был викарием в Люблине при костёле святого Михаила, потому что случай, который вам расскажу, правдивый. Давно там ходили слухи, что около того дубового пня, на котором был основан большой алтарь, основатель костёла велел закопать великое сокровище, чтобы, найденное в какой-нибудь крайней нужде Божьего дома, могло служить для поддержки и украшения его.
Вот, хоть то сокровище было предназначено для костёла, как гласило предание, не спала жадность, чтобы его себе присвоить, и тот, и этот долбили и сверлили около пня и алтаря, а вдруг на него наткнутся! А поскольку люди в необходимости могут себе ложно всё объяснить, сказали друг другу: если сокровище достанется духовному лицу, то все-таки костёлу, потому что духовный принадлежит к костёлу. Но это вещи сторонние и к моему анекдоту как раз не относящиеся. В общем, не знаю уже когда и при котором пробоще ризничий, который о том скарбе знал от предшественника, начал пробовать, не будет ли он удачливее других.
Тогда он поднял по одной плитке пол и железным штырём проверял землю. Один раз железо о что-то стукнуло, точно о крышку сундука или ящика. Ризничий чуть с ума не сошёл – пошёл к пробощу, потому что, хоть хотел бы от него скрыть эту тайну, не имел способа. Один бы не справился, поэтому должен был кого-то вызвать на помощь, а предпочитал уж пробоща, чем другого. Ксендз поддался искушению. Ночью пошли в костёл, пробуют, гремят, раздаётся эхо… что-то есть. Дальше к заступам, лопатам, мотыгам, землю вдвоем выносят. Не шло это легко, потому что нужно было рыть достаточно глубоко, а выкопанную землю скрывать, чтобы люди не догадались, и днём яму плитой накрывать.
