Крушение России. 1917 - страница 42

В 1908 году у Михаила возник бурный роман с женатой уже вторым браком Натальей Вульферт, дочерью известного московского адвоката Шереметевского. Император сделал все, чтобы очередной роман брата не перерос во что-то более серьезное. Великий князь был отправлен командовать Черниговским гусарским полком в Орел, куда Наталье въезд был запрещен. Но здесь нашла коса на камень. Михаил вынудил своего однополчанина ротмистра Вульферта дать Наталье развод и убедил брата пожаловать дворянское достоинство своему внебрачному сыну Георгию. В октябре 1912 года Михаил, путешествуя по Европе, ушел от неотлучно его сопровождавших сотрудников российских спецслужб и тайно обвенчался с Натальей в сербской церкви в Вене, нарушив все мыслимые законы Российской империи. Разъяренный Николай II запретил брату въезд в Россию, учредил над его «личностью, имуществом и делами» опеку. Супруги вынуждены были жить за границей как частные лица – Лондон, Париж, Канны – и без привычной царской роскоши. Михаил будет прощен и вернется в Петроград только после начала мировой войны. Он получит звание генерал-майора с зачислением в Свиту императора и назначение командующим Кавказской (Дикой) туземной конной дивизией на Юго-Западном фронте. А Наталья Вульферт станет графиней Брасовой[197]. Но обиды прощены не были…

Заметим, что практически все обиженные, необласканные или недостаточно обласканные Николаем великие князья занимали очень высокие посты в государстве и, особенно, в военной иерархии, и от их лояльности во многом зависела устойчивость трона.

Важно также зафиксировать начавшийся процесс десакрализации царской власти, начало которому было положено в самых верхах – недовольными императорской четой членами дома Романовых. Благодаря им стало возможно распространение разнообразных сплетен и домыслов о венценосцах, кулуарная критика и доселе неслыханное – открытое фрондирование перед лицом самодержца и его супруги. Отдельные представители высшего света перестали появляться на официальных приемах «из-за императрицы», что только сильнее оскорбляло Александру Федоровну и любившего ее мужа.

У интеллигенции, которая придерживалась по большей части либеральных и социалистических взглядов, к Николаю добавлялись претензии иного рода – он не был ни либералом, ни социалистом. И это было чистой правдой. Его идеология строилась в парадигме монархического сознания, к базовым компонентам которой философ Иван Ильин отнес авторитет, культ ранга, принятие судьбы и природы, ведомых Провидением, патриархальность и фамильярность, пафос верности и чести[198]. Николай полагал, что в силу огромных размеров, этнической разнородности и культурной отсталости страны политика должна оставаться в руках государственной администрации, действующей под присмотром единоличного арбитра. Император не был западником, не испытывал пиетета перед Петром I. «Он слишком благоговел перед европейской культурой, – откровенничал Николай Александрович с Мосоловым. – Он слишком часто топтал российские устои, обычаи наших предков, традиции, передаваемые в народе по наследству»[199]. Унаследовав страну от отца, он видел своей основной обязанностью передачу ее наследнику.

Так ли он был неправ? Царь не был противником перемен. Николай провел больше реформ и больше сделал для модернизации России, чем кто-либо из его предшественников. При нем возникла нормальная рыночная экономика и, как мы скоро увидим, конституционный строй. И не так важно, действовал ли царь по заранее намеченному плану или под давлением обстоятельств. Все мы, так или иначе, жертвы обстоятельств. Но он также понимал, насколько опасно одномоментно реформировать, а тем более разрушать традиционные, сложившиеся веками государственные и общественные институты. Он читал Токвиля и знал, что только гений и удача могут спасти того, кто дает свободу своим подданным после долгого периода жесткого государственного контроля.