Пронзительный женский визг вывел людей из оцепенения. Все пришло в движение: кто-то побежал прочь, другие начали суматошно собирать разложенные на земле вещи. Немцы же, как ни в чем не бывало, деловито скатали пальто, один из них сунул сверток подмышку, и патруль зашагал прочь. Гершон в оцепенении уставился в остекленевшие, неподвижные глаза отца, пока Матес, всхлипывая и дрожа, не схватил его за рукав и не потащил прочь с базара.
Гершон плохо помнит дальнейшие события. Вот он стоит возле дома во дворе, прислонившись к плетню. Рядом Матес, бьющийся в беззвучных рыданиях. Мать трясет их поочередно за плечи и раскрывает в немом крике рот. Ребе пытается оттащить ее от сыновей и что-то говорит. Гершон ничего не слышал. Он словно находился в непроницаемом коконе, ограждающем его от всего происходящего. Он взирал на окружающее равнодушно, со стороны, а голове сидела мысль: почему они оставили папу одного на площади и не позвали с собой? Что он там делает? Уже пора обедать, а отца нет дома. Из этого состояния его вывел Соломон, наотмашь ударив брата ладонью по щеке:
– Гершон! Гершон! Ты что? Очнись!
Кокон рассыпался, и вся действительность разом навалилась на Гершона со всеми ее звуками, криками и плачем.
Пойдем за отцом! – крикнул ему в ухо ему Соломон. – Абрам, беги за Барухом и Мойше – они у бабки Оксаны дрова колют. Матес, ты останешься с мамой, – продолжал командовать старший брат.
Дальше все было, как в тумане. Вдвоем с братом они принесли мертвого Йоселя в дом и положили в комнате на лавку. Под молитвы старого ребе они обмыли тело отца, и завернули его в простыню, которую ребе достал из сундука. Простыня белая, большая, метров пять-шесть в длину – так Иисуса хоронили. Затем ребе с помощью братьев положил Йоселя на пол, ноги вместе, руки на груди; в изголовье же поставил зажженную свечу. Все это время Лея, раскачиваясь, сидела у лавки. Она уже не плакала, а молча шевелила губами. Дочитав молитву, ребе подошел к ней:
– Помолись, помолись, милая. Так и тебе будет легче, и Йоселю.
Лея шептала слова, обращенные к богу, умоляя его позаботиться о муже, сжалиться над ней, над ее сыновьями и не забирать у нее больше никого. А перед глазами ее плыли образы из глубоко детства, когда старенькая бабушка рассказывала маленькой Лее о Малхемувесе, Ангеле Смерти. Никто Малхемувеса видеть не может; он только тому покажется, по чью душу пришел. Вот муж ее повстречал Малхемувеса. Лея ясно видела, как пришел Йосель на площадь, а Ангел Смерти поджидал его там, с мечом в руке, а с меча того желчь капала…
– Пойдем-ка, милая, лучше воду выльем, – позвал ее ребе.
Лея покорно пошла вслед за ребе в кухонный закуток и открыла окно. Заглядывали в каждое ведро и кувшин, в каждую плошку и кастрюлю, они выплёскивали за окно все, что текло: воду, чай, даже вчерашний пустой суп из чечевицы. А иначе нельзя – Ангел Смерти ополаскивал в этой воде свой меч, и тот, кто выпьет такой воды, умрет.
После ребе принес черепки и положил их на глаза Йоселя – чтобы тот света больше не видел, не возжелал ничего взять с собой из дома в мир иной. Под конец Лея подала ребе большой нож, и тот изрезал ботинки покойного – вдруг кто их наденет и будет топтать Йоселя по голове, не давая покоя на том свете.
Под вечер пришли молчаливые мужчины, принесли только что сколоченные деревянные носилки. Братья положили на них отца и, пока не начался комендантский час, понесли его на местное кладбище на краю села. Село было небольшое, жителей мало, и всех умерших – и иудеев, и православных, и католиков, и мусульман – хоронили на одном кладбище, только с разных сторон. Дно свежевырытой могилы было обложено досками – на них и опустили тело на толстых веревках, а сверху положили грубо сколоченную крышку – чтобы тело земли не касалось. После могилу засыпали.
