Северные лагеря особого назначения – Гершон уже слышал об этих местах. Помимо неволи, большим испытанием для заключенных являлся климат. Родом из теплых краев, Гершон с трудом представлял, как можно выжить в сорокоградусные морозы. Несколько раз он просил разрешения сходить с конвоем на квартиру, чтобы взять необходимые вещи, но все его просьбы остались без внимания. Такое пренебрежительное отношение приводило Гершона в ярость. Но, проведя в одиночной камере пять месяцев, он все же не утратил борцовского духа. Одних невзгоды лишают способности сопротивляться, другие, напротив, мобилизуют все силы, сжимаются в пружину, готовую в любой момент разжаться и выстрелить. Гершон принадлежал ко вторым. Он понимал, что стоит сделать лишь полшага назад, проявить минутную слабость, враг это почувствует и сожрет тебя без остатка.
После того, как все попытки сходить на квартиру и забрать теплую одежду не увенчались успехом, Гершон завалил тюремное начальство заявлениями с требованием выдать ему теплые вещи для отправки в северные лагеря. В конце всякий раз делал приписки: «В противном случае, то есть, не получив вышеуказанные вещи, я никуда не поеду» или «В противном случае я ехать отказываюсь впредь до удовлетворения моих требований».
В феврале начальство сдалось, и Гершону выдали шинель, варежки, шапку солдатскую, варежки, шаровары теплые, кальсоны и рубашку вязанную.
По сравнению с Пертоминским концлагерем немецкий плен стал казаться Гершону детской забавой. Этот лагерь правительство негласно использовало в качестве штрафного изолятора для заключенных других северных лагерей, и ссылка в него была равносильна смертному приговору. Еще в дороге от Москвы до Архангельска, коченея в промёрзшем товарном вагоне, Гершон сполна наслушался историй про место, где ему предстояло отбывать срок.
– Оттуда мы уже не выберемся, – тяжело дышал интеллигентного вида мужчина, притиснутый сбоку телами других заключенных.
Внешне он напоминал Гершону университетского профессора, который читал на рабфаке лекции: небольшая бородка, пальто с каракулевым воротником. Его очки в тонкой металлической оправе запотели и покрылись инеем от дыхания десятков людей. Заключенных набили в вагон под завязку, так что даже присесть не было никакой возможности, не говоря уже о том, чтобы расположиться лежа. Так и спали, зажатые друг между другом, согреваясь теплом соседних тел – уголовники и политические, анархисты и социалисты, атеисты и священники, штатские и белые офицеры.
– Там по полгода зима, солнца месяцами не видно, – продолжал все тот же голос. – Говорят, там либо с голоду сдохнешь, либо замерзнешь до смерти, а повезет, так охранники пристрелят. Конечно, ничего хорошего, зато быстро отмучаешься.
«Я все равно сбегу», решил для себя Гершон. «Я не останусь в неволе».
Через сутки поезд прибыл на конечную станцию. Когда двери вагона со скрежетом разъехались в стороны, Гершон сразу же ощутил леденящее дыхание севера. Разговоры о лютых морозах, которые до этого были лишь словами, обрели суровую реальность. Заключенные, стоявшие с краю, попятились в глубь вагона, тесня остальных. Неотвратимость предстоящего ужасом пахнула на людей.
– Мы никуда не пойдем! – выкрикнул Гершон. Его тут же поддержал целый хор голосов: «Начальство сюда! Мы отказываемся выходить из вагонов!» Через несколько мгновений возмущенные крики неслись уже из всех вагонов, звеня в морозном воздухе: «Представителей ОГПУ сюда!»
