Один мальчик во время снисхождения хозяев к низшим слоям засмотрелся на чистенькую барыню. Шанс встретить такую в трущобах, где ютилась семья его тетки, растущая с каждым годом, была призрачной, и он не обратил внимания, что станок с тканью продолжает двигаться. Его крошечная рука попала в мертвенно непоколебимые объятия, сталь вонзилась в пальцы, ломая их. Крик мальчика пересилил даже жужжание огромного павильона. Ребенка схватили несколько женщин, трудящихся неподалеку. Тоня, обомлев в первое мгновенье, бросилась на помощь.
Пока не явился доктор, она держала ребенка и успокаивала его, перебивая рыдания тихой песней. Ей, как и столпившимся вокруг женщинам, страшно было смотреть на искалеченную руку мальчика. Превозмогая отвращение и дикий страх, что мальчик останется инвалидом (что тогда станет с ним в этой безжалостной среде?), Тоня подняла кринолин и не без затруднения оторвала от нижней юбки продолжительную хлопковую полосу. Не робея больше перед дежурившей толпой, бездвижно стоящей на месте с выражением ужаса и скорби, не в силах заставить себя предпринять что-нибудь кроме посыла за врачом, она попыталась унять кровопотерю, обвязав ее вокруг пострадавшей кисти.
Безжалостность Крисницкого к не отлаженности сделала свое дело – дежуривший доктор прибыл довольно быстро, поохал над ребенком и заверил, что все не так страшно. Мальчик перестал плакать, с обожанием смотря на Тоню и пытаясь прикоснуться грязной щекой к ее платью, пока врач говорил:
– Он не скоро сможет вернуться к работе.
– Да о какой работе может идти речь? – вспыхнул Крисницкий, не без основания подумав, что Тоня в свете последних высказываний, происходящих от неуверенности, что он делает все верно, уже считает его черствым. – Сделайте все, что возможно, отвезите к лучшим хирургам, главное, чтобы он не остался калекой!
– Я не смогу возместить ущерб, – пролепетал Андрей, так звали мальчика.
Тоня в ярости процедила:
– Пусть хоть кто – нибудь попробует спросить с тебя. Что это вообще за правила? – обратилась она к мужу. – Покалеченные производством рабочие еще обязаны платить за утрату здоровья? – слова ее звучали как никогда желчно, но это не удивило Михаила.
Ей никто не ответил.
С замиранием сердца Тоня проводила ребенка до коляски и пообещала ему, что скоро навестит. Заметив, с какой просветлевшей благодарностью она одарила поцелуем его, растерянно стоящего сзади и корящего себя за бездействие, Крисницкий рассудил, что говорить отвлеченные и привлекательные своей независимостью от общественного мнения слова и наблюдать, непосредственно видя боль зависимых от тебя подчиненных – разное.
– Тоня, пойми, – оправдывался Михаил вечером. Ему самому было не по себе. – Я не деспот, я хочу, чтобы им было лучше, но это не так просто. Для того чтобы обеспечить им приличные условия для жизни и труда, необходимы огромные средства! Нигде в Европе это не практикуется.
– Миша, но это не значит, что мы не должны быть первопроходцами, – мягко гнула свое Тоня, расплываясь от нежности. А ведь она было поверила, что Михаил бессердечен! Крисницкому не хотелось разубеждать ее. Ведь только трагедия мальчика имела на него воздействие, да и то лишь потому, что он воочию наблюдал за ней. – Ты представь, что такое случится с нашим ребенком!
– Тоня, что ты такое говоришь?! – воскликнул он, расширяя глаза.
– Не свое, так не жалко? – колко отозвалась Тоня, не сводя с него переполненных скорбью и решимостью глаз.
