И тут всё накипевшее за ночь не выдержало, и выплеснулось… С брызгами, взрывами и фейерверком:
– Эмма Филипповна из пятой палаты – мои клубы и девочки! «Молодой человек…», – он заговорил писклявым старческим голосом, парадируя больную, – «…Врач прописал мне не те таблетки!». А я ей – ну как же, Эмма Филипповна, вот же назначение, те. «Нет! Он прописал мне неправильные! Они мне не нравятся». Ну почему они Вам не нравятся? «Они мне давление поднимают, я чувствую!». А Вы врачу об этом говорили? «Ой, да ему слово скажешь, он ещё десять таблеток пропишет!». Ну так и хорошо, давление пройдёт. «Молодой человек…» – и главное смотрит на меня так укоризненно, словно я говорящее одноклеточное – «…Вам ещё учиться и учиться. Ничего-то Вы ещё не понимаете. И как Вас только таких неучей на работу берут?». И давай мне читать нотации на полночи о вреде лишних лекарств! Я её уже и так уговаривал, и эдак, и предложил ей на прогулку завтра слетать, и лекарства специальные выписать, которые, как ей кажется, ей помогают. А она всё одно: «Нет, в этой больнице меня точно залечат до смерти, юноша!». А-а-а-а!
Вера лишь покатилась со смеху. Она сидела на стуле, разбирая истории болезней, и беспардонно хохотала, держась обеими руками за грудь.
– А для медсестёр она придумывает отмазку получше. Макс, да она просто лечиться не хочет. Вернее, выздоравливать. Ты бы ей ещё тортик предложил принести, – смеялась она, – Или сказку на ночь почитал. Она же тут почти каждые три месяца бывает с какой-нибудь новой болячкой. Ей дома просто одиноко. Дети с внуками на четвёртом уровне, к ней совсем не заходят, с соседями она постоянно ссорится, а тут тебе и внимание, и забота, и есть такие несмышлёные кадры, как ты.
Макс несколько оторопел. Действительно, и как он мог этого не понять? Эмме Филипповне просто не хватает внимания. Истина-то очевидная, но… Почему-то в голову ему не пришла. От осознания собственной глупости стало ужасно стыдно, но сейчас признавать своё поражение перед Верой просто не хотелось. И парень упёрся:
– Но она же больна…
– Макс, сейчас время такое, что каждый хоть чем-то в слабой степени болен. У каждого есть аллергии, и только те, кто считает, что у него её нет, просто не знают о её существовании. И если прислушиваться к каждому тику, писку или лёгкой коли, можно умереть в двадцать лет от псариазного рака тринадцатиперстной кишки.
Парень непроизвольно рассмеялся:
– Нет у человека тринадцатиперстной кишки.
– А, значит псариазный рак тебя устраивает? – она снова расхохоталась, а потом, утерев пальцем уголок глаза, продолжила, – Ой, смех смехом, а у нас действительно один интерн такой диагноз поставил.
– Как это? – парень даже вывернул голову, прислонившись щекой к спинке дивана, чтобы лучше видеть Веру.
– Да это лет восемь назад было. Поступил к нам пациент с язвой, а доктор Гести…
– Астар Претович? – Макс знал о нём немного.
В основном то, что это врач-вирусолог в каком-то НИИ, а за одно терапевт в этой больнице. И то, что это врач с большой буквы.
– Да, Астар. Он тогда ещё вирусологией не занимался, был обычным терапевтом. В общем, доктор Гести диагноз поставил, но решил своих интернов испытать. А в том потоке такой нагловатый парень был… Выскочка в общем, отличник. Вот ему-то этот пациент и попался. Так тот сидел у его кровати, каждый его колик диагностировал, кучу анализов провёл… Лаборатория целую неделю на него одного только и работала. В итоге поставил он диагноз – псариазный рак тринадцатиперстной кишки. И говорит такой на полном серьёзе, – Вера выпрямила спину, надулась от важности, и поправила на переносице воображаемые очки, – «Конечно, название ещё рабочее. Но когда я напишу докторскую и запатентую эту болезнь, её назовут в мою честь».
