Крылом мелькнувшая - страница 29

Привлекательные молоденькие годики, отпущенные на всё про всё, закончились. Тридцать пять – и одинокая, с очень понятной тогдашней судьбинушкой. Будто по осознанному всей страной умолчанию, чего-то вякать на вечных дев, вообще западло. Тем паче, обязанности свои Капиталина блюла редкостной аккуратисткою. Кают-компания всечасно сияла чистотой. Сменное постельное бельё, качка ни качка, к каждой субботе постирано, отглажено. В каютах комсостава ни соринки. То-то. Настоящая хозяйка казённого пароходного быта.

И надо же энтому злополучному обеду случиться. Силыч, поди, нежданно и для собственных мозгов сорвался с цепи. Какое-то пустяшное замечание Капиталинушке сделал. Не смог удержаться от другого – чуть усугубительней. Отнють не в диковинку: кэпа неуправляемо понесло. Растерянная донельзя буфетчица промолчала. Только вскинутые бровки изобразили удивление. Ужин не внёс успокоительных тонов в язвительные цеплялки, сидящего за капитанским торцем стола. Опять-таки распекание прилюдно относилось к ней. В новых сутках словесная экзекуция продолжилась.

Короче, принятое тогда всеми то самое "умолчание", было нарушено напрочь. Столь возмутительно напоказ! За это уже били лица, вернее, морды. Тут же как поступить?

Комсоставские чины невольными свидетелями понурили головушки над тарелками. Хотя бы возразить в защиту Капиталины, бесстрашных не находилось. Любому о том и помыслить нереально. Огромной сиятельной величиной обрисовывался в те времена капитан. К тому же с напущенной на себя крутизной, як у Пётра Силыча. Немой безответный вопрос всё равно провис: «Чего он так-то? Ведь по-пустому месту скребёт».

Когда бы кэп ведал про уменье женщин защищаться. Не упираясь, враз обменял талант распекателя на стезю безопасного выказывания самости. Поздновато, однакось, дать: «Стоп. Полный назад». Поносимая без всякой вины, незримо вскипела. Театральной декорацией вдруг заделалась та кают-компания. Смиренная, тишайшая Капа уже на звёздном уровне Комиссаржевской, пусть и с северным говорком. Взять да вставить бы прозвучавшее в третий акт какой-нибудь нескучной пьески:

– Ах, так! Как в постели я любушка-голубушка. А тут ругашь?! Ну, тогда знай: Ничего тебе никогда не будет! Зрители за двумя длинными столами, исключая важный торец, наконец-то схватили простую, как выдох суть: «Вон оно что».

Говорят, удобнее всего писать от третьего лица. Заранее соглашаясь с именитыми, начну по простоте как-то так. На СМПэшном47 пароходе «Николай Бауман» сие произошло. Шли они в нашу Ригу. Весьма важно дату выставить: 7-е ноября 1947 года. В понятиях того времени – величайший праздник для отвоевавшей, полностью собранной нынче державы. Накатила ровная тридцатка Великой Октябрьской социалистической революции. Кто-нибудь из новых поколений заметит, что с месяцами вроде нестыковка. Смущать себя тем не надо. Большевики и до правки календарей добирались. Однако сочли впопад звать свою революцию «октябрьской».

К утренней вахте требовалось поднять флаги расцвечивания. Боцманские и прочие кадры в столовую команды шлёпают, а Валерка Коковин – за делом государственной важности. Кому, как не самому младшему штурману, в чьём заведовании красивые трепыхалки, тем заняться. Попутно хочет парень, пусть и, спеша, на редкостный кофе в кают-компанию залететь. Да минута в минуту прибыть к вахте не абы как – строго при парадной форме третьего помощника капитана.