Крылья голубки - страница 38

Манера общения девушки с окружающими оказывала существенное влияние на тех, кто находился рядом с ней, и отчасти составляла причину интереса, который она вызывала к себе. Она безыскусно и непреднамеренно провоцировала в людях сочувствие, любопытство, расположение, но трудно было определить, как ей это удавалось; неопределенность ее характера и связанное с этим недоумение притягивали к ней больше, чем какие-либо реальные качества. Миссис Стрингем могла бы сказать, что девушка смягчала изначальное недоумение, превращая его в легкую озадаченность; и ее компаньонка по здравом размышлении пришла к заключению, что в смятении и мягкости таилось очарование молодой дамы. Она не делала ничего чрезмерного, что могло бы всерьез поставить в тупик. Однако в тот день в Брюниге наблюдать за ней было все более мучительно; миссис Стрингем уже не могла убедить себя, что все идет нормально. Она пристально следила за юной спутницей, стараясь не делать это нарочито; она понимала, что некрасиво так следить за человеком, но утешалась оправданием, что действует исключительно из академических соображений и соблюдает деликатность. Впрочем, она все равно чувствовала себя шпионкой, расставляющей ловушки и вычисляющей тайные знаки. Это могло продолжаться лишь до тех пор, пока она не разберется в самой сути проблемы; в конце концов следить за девушкой она решилась исключительно ради сохранения добрых отношений, ради заботы о ней, а не во имя удовлетворения своего праздного любопытства. Более того, если уж нужно еще какое-то оправдание, удовольствие от слежки состояло в красоте. Вроде бы красота не была изначальной частью формулы, но миссис Стрингем и в первые дни знакомства была под впечатлением от красоты девушки, никогда открыто не признаваясь в этом; глупые люди – «А кто, кто из людей не глуп?» – спрашивала она себя – могли все понять превратно, и потребовалось бы слишком много ненужных объяснений. Она научилась даже не упоминать такие нюансы, если они – не слишком часто – возникали; но теперь тема явилась перед ней во всем масштабе. Теплота отношений неизбежно давала повод для оценки, и она старалась, чтобы слова не звучали подозрительно и не вызывали интереса; в целом она успешно прибегала к понятиям, которыми пользовались все вокруг. Она делала вид, что слегка бестолкова и не имеет значения, что и как она говорит; она упоминала подругу лишь в случае реальной необходимости, а про ее внешность могла сказать: «Да, в ней определенно что-то есть». Описывая девушку, она сказала бы, что у той слишком высокий лоб, слишком крупные нос и рот, лицо бледновато, и хотя черты его скорее неправильны, в них есть выразительность – и когда девушка молчит, и когда говорит. Улыбалась Милли только на приемах или в исключительных случаях. В Брюниге они решили пообедать: их очаровал город и просто захотелось там задержаться.

Миссис Стрингем пыталась сосредоточиться и понять, что ее смущает, словно туманные воспоминания о чем-то, на что в прошлом она не обратила внимания, а теперь – на свежем воздухе, наполненном ароматом весны, – память стала громко тикать, как старинные часы. В юности она провела три года в Швейцарии, в школе-пансионате в городке Веве; там она получала серебряные медали на голубых лентах, преодолевала горные перевалы, используя альпеншток. На каникулах лучших учениц брали на такие высокогорные прогулки, и годы спустя она обнаружила, что все еще помнит небольшие пики и ощущение торжества – ведь она была среди первых учениц. Эти дорогие ее сердцу воспоминания вызвали и другие – те, что связаны с двумя сестрами, рано оставшимися без отца, и их отважной вермонтской матерью; сейчас она чувствовала, что, подобно Колумбу, совершила одна, без поддержки, путешествие на другую сторону света, преодолев множество житейских бурь, и это внезапно поразило ее. Потом она вернулась мыслями к Веве, окруженному живописной природой, а потом – без особой последовательности – к Бёрлингтону; она вспоминала, как поднялась на борт, пересекла океан, снова ступила на берег, осматривалась на новом месте. Мать обеспечила дочерям пять лет обучения в Швейцарии и Германии, и младшая из них, Сьюзан, сумела извлечь из этого все возможное. Образование все изменило в жизни будущей миссис Стрингем, и она не раз признавала это, с благодарностью вспоминая одинокую, жаркую, упорную веру своей матери, что хотя бы одна из ее дочерей сумеет пробиться в высшее общество. У многих женщин было больше шансов, больше средств, но никто и не догадывался, что это служило ей источником дополнительной гордости, как будто она получала право судить их. А теперь, в новых обстоятельствах, в ходе их несколько хаотического паломничества, она с новой остротой оценивала свои достижения; внезапно ей захотелось остановиться, перевести дух, избавиться от того напряжения, в котором она провела всю жизнь. Воспоминания о давних днях настигали ее теперь снова и снова, они возрождались с прикосновением ледяного горного воздуха к ее лицу, с полузабытыми ароматами юности – запахами меда и молока, звуком коровьих колокольчиков и журчанием горных ручьев, головокружением, настигавшим в горных ущельях.