– Про что еще я не понимаю? Про то, что через много лет вы собрали своих студентов, чтобы возродить тот революционный кружок? Вот этих, которые сидели в вашей квартире, когда я вошел.
– Нет! – крикнул профессор. – Нет! Это была уже их идея! Да, я действительно рассказывал им о революционерах семидесятых, о народовольцах, о смельчаках! И о нашем кружке тоже, да. Это происходило так естественно – ребята приходили ко мне на дополнительные занятия – я сам предложил им это, только тем, у кого нашел хорошие способности и свободу мысли. Да, это были не обычные университетские лекции. Никакой цензуры! Никакой программы! Никаких косных установок министерства образования! Да! Я и сам чувствовал, как молодею с этими ребятами, которые могут видеть намного глубже и дальше, чем большинство наших заслуженных академиков! И конечно, я рассказал им и про кружок, и про Красного Призрака, и про наши способы проникать в здание. Про потайные ходы.
– Ходы? – переспросил я. – Разве он не один?
– Один? Нет, их было больше. Я знал два. Но мой товарищ, Сережа Красильников, знал третий. Знал, но не говорил нам, где он. Ему нравилось появляться неожиданно, практически ниоткуда.
– Так-так! – сделал я зарубку в памяти. – Вы можете мне нарисовать, где эти ходы начинаются? И куда ведут?
– Да, конечно. – Профессор принял в руки мой блокнот и карандаш, которые я достал из кармана. – Я уже рисовал их для ребят, но никогда не предполагал, что они рискнут… – Он начертил на странице план подвалов и указал два потайных хода.
– И последний вопрос, профессор, почему вы чуть не ударили Бориса? – спросил я, засовывая блокнот в карман.
Мураховский помрачнел.
– Вера поначалу не заходила на эти мои занятия со студентами. Но потом увидела Бориса и полюбила его. С тех пор она присутствовала на каждом подобном занятии. Я уверен, что Борис вовлек и ее в этот кружок. Я видел его глаза, когда замахнулся. Он прекрасно понимал, почему я это делаю. На его лице не было удивления. Только вина!
– Вы знаете, где живет Борис? Я хочу с ним поговорить.
Я нашел пролетку у обочины – Иван весело переговаривался с молодой кухаркой купца Захарова. Но пришлось оторвать его от столь приятного и многообещающего занятия. Я велел ему отвезти меня на Каланчевку, где в «Генераловке», доме генерала Штерна, размещалось общежитие для студентов. Сам генерал Штерн уже двадцать лет как командовал чертями на том свете, а его наследники совсем не следили за состоянием дел в доме – лишь бы из университетской казны поступали средства за проживание иногородних студентов. В результате, как и во многих подобных благотворительных заведениях Москвы, большую часть обитателей теперь составляли «вечные студенты», давно уже отчисленные и зачастую давно уже не молодые люди, а также публика совершенно сомнительного характера – выгнанные с работы мелкие чиновники, артельщики со всех концов Московской губернии, мошенники, аферисты и прочие.
Я даже не стал заходить внутрь дома: искать в нем кого-то, не имея знакомого проводника, было бессмысленно – десятки квартир, сотни комнат, бесчисленное множество огороженных простыми занавесками углов. Как всегда, выручили сами местные обитатели, сидевшие группками в тени здания, – одни играли в карты, другие пили пиво или самодельную брагу, скорее второе, судя мутной жиже в бутылке со смытой этикеткой. Земля, плотно вытоптанная до каменной серости, была усеяна разным сором такого состояния, что его уже нельзя было употребить в дело, – черные от грязи клочки тряпок, бумажные обертки, втоптанные в прах мятые папиросные гильзы, какие-то ржавые пружины, и повсюду жестяные кругляшки – сорванные с горлышек водочных бутылок крышечки. Я остановился и стал рассматривать местных обитателей, которые по случаю жары примостились в тени дома. Мое внимание было скоро замечено, и лежавший прямо на земле тип в грязной серой рубахе, с криво подрезанной бородой и сломанным носом, крикнул:
