– Ты чего здесь сидишь? – спокойно спросил отец, подходя ближе.
– А мама слышит? – шепотом спросил Борис отца.
– А? – Алексей Петрович хотел было отойти от разговора.
– Тятя, а мама слышит, как думаешь? – не отступал сын, кое-как поднявшись и, качаясь, последовав тропинкой за отцом вверх по склону.
– Думаю, что слышит мама или не слышит – не так важно. Важно, что я слышу то, что я ей рассказываю.
– Как это?
– Так, Борис. У нас нет ни доказательств, ни опровержения существования высших сил, однако это не имеет никакого влияния на веру человеческую. Вера – она сильнее фактов. – Отец замолчал, а потом очень задумчиво добавил: – Вера всегда сильнее фактов, ибо не ограничена материальностью, не ограничена условностью, не скована доказательствами. Вера – она либо есть, либо… и жизни нет.
– Угу… Она в душе, – понимающе кивал Борис.
– Да, в душе. В сердце, – размеренно чеканил отец, – Иногда вера – это единственное, что остается человеку, и последнее, что держит человека в миру.
– Угу…
– Единственное, что не дает человеку погрузиться в пучину отчаяния.
– А я могу с мамой поговорить? – осторожно спросил Борис.
– Можешь. Только не жди, что услышишь ответ. Не услышишь, но почувствуешь в сердце.
– А ты чувствуешь?
– Да, Боря, я чувствую… – очень рассеянно и как-то задумчиво рассуждал отставной офицер царской армии Алексей Петрович. – Чувствую ее, как дыхание июля или ночную грозу, когда пустота в груди заполняется теплой негой и не хочется шевелиться. Я знаю, то мать твоя надо мной стоит, не иначе.
Призадумался Борис, как это мать приходит к отцу, когда она умерла и похоронена, и не понимал оного, пока однажды мать к нему самому во сне не явилась. Был то очень краткий момент, но Борис пережил и принял понимание, что есть нечто большее, чем он сам, и что мать его в нем самом до тех пор, пока он жив.
Тогда, в 1919-м, Борис не довез отца до монастыря, как тот хотел. Не довез, потому что везти в монастырь остывшее тело не представлялось верным решением. И тогда Борис с телом отца вернулся на хутор.
Схоронить покойника он хотел в тот же день, дабы не случилось чего. Но все получилось иначе.
Неважно, что солнце уже катилось с зенита. Надо было схоронить. По-божески, надо было бы и отпеть тоже, только ближайшая церковь в сорока километрах отсюда. Отец, верно, учуял близкую смерть, что так стремился в монастырь, чтоб там отпели по-человечески. А теперь что? Куда по жаре повезет Борис усопшего отца? Еще двадцать километров с покойником на подводе?
В общем, обмыл Борис Алексеевич отца как мог на столе в сенях, переодел во все чистое, завернул в простыню и в покрывало. Достал иконы и зажег церковные свечи. Прочитал молитву, потом другую. Потом сел возле отца и заплакал. Долго плакал. И не заметил, как уснул, опершись о стол руками и уронив на них голову.
И увидел Борис во сне отца. Тот стоял в сенях, собирал торбу с пчелиным скарбом и, как бы вполоборота повернувшись к сыну, разговаривал с ним.
– Что вот ты хандришь, Борюня? Чай, не барышня. Соберись, – очень спокойно, не отрывая глаз от работы, говорил отец.
– Так вот как же так, отец? Нет тебя! – в сердцах всхлипывал Борис.
– Ну, нет, – подтвердил отец. – Что ж теперь поделать?
– И не доехал я с тобой…
– Ну, не доехал…
– И тебя нет, – плакал Борис.
– Теперь нет. Однажды и тебя не будет.
– Когда?
– Долго еще… Важно не то, когда, а то, что ты сделаешь.
