– Митя, а расскажи, что там в Петербурге? – подала Таша голос, выглядывая из-за портьеры. – Я вчера видела у маминьки «Московские ведомости», там пишут что-то невообразимое. Я даже не всё поняла.
«Куда уж в тринадцать лет понять, я сам-то ничего не понимаю», – досадливо подумал Дмитрий, но сестре ответил честно:
– Я мало что видел. Солдаты не хотели присягать Николаю Павловичу. Стреляли. Не знаю, чем дело кончилось, но, наверное, мятежников арестовали.
– Ужас какой! – ахнули девочки.
– Да, в газете пишут, что в крепость увели виновных офицеров. А ты прямо там был, у Сената? – спросила Наташа.
– В самом начале, да. Потом ушёл. Как раз император кавалергардов прислал за порядком следить.
– А пушки? Говорят, там из пушек по людям стреляли!
– Неужели правда? – огорчился Дмитрий. – Я уехал почти сразу, а потом вот, заболел, из дома не выходил, и знаю, наверное, меньше тебя. Принесёшь мне «Ведомости»?
Девочка кивнула.
Сёстры ещё немного посидели, рассказывая домашние новости, а потом оставили Митю отдыхать. Но только он закрыл глаза, дверь, скрипнув, снова приотворилась. Таша, прошмыгнув, положила возле изголовья его кровати две газеты, а вошедшая следом Катерина поставила на стол чашку с чаем. Митя приподнялся было поблагодарить, но девочки, замахав на него руками, скрылись за дверью.
Любопытство пересилило, и вместо сна Дмитрий принялся за газеты. В номере от 23 декабря восстание было названо «печальным происшествием, которое лишь на несколько часов возмутило спокойствие Столицы». В длинной, почти на два листа, хронике в довольно пространных выражениях были описаны события того дня. Но Митиного воображения хватило, чтобы представить, что стоит за словами: «Вывезены пушки, и немногие выстрелы в несколько минут очистили площадь». Он поёжился и малодушно обрадовался, что уехал из Петербурга, не дожидаясь вечера. Только сейчас он начал понимать, почему так волновался за брата Владимир, и невольно задумался о судьбе Александра Одоевского. Тем более, что в конце заметки было сказано, что уже арестовано более пятисот человек, а виновных офицеров отвели в крепость. Дмитрий просмотрел газету до конца, все сорок страниц, включая частные объявления и метеорологические наблюдения, но никаких новых подробностей насчёт наказания мятежникам не нашёл. В сегодняшней газете вообще не было ни слова о восстании, только бравурное воззвание Николая к войскам, с призывом не падать духом из-за смерти Александра Первого, да письмо цесаревича Константина, признававшего Николая Павловича подлинным Императором Российским. Дмитрий отложил газеты и задумался. Ясность ума возвратилась к нему не в полной мере, хоть жара уже не было. Или же ситуация была слишком непростая, даже для служащего коллегии Иностранных Дел. Мите неожиданно захотелось поскорее выздороветь и пойти на службу, чтобы послушать, что говорят его приятели об этих событиях.
Но этому было не суждено свершиться. Болезнь долго не отпускала Митю, он всё кашлял, лихорадка то уходила, то возвращалась. Доктор, навестивший Гончарова вновь уже после Нового Года, настоятельно советовал оставаться если не в постели, то хотя бы у родных по крайней мере до Крещения. Сёстры были очень рады, что Митуш скрашивает их длинные зимние вечера, да и мать тоже – Дмитрий был старшим любимым сыном, и уже совсем взрослым – семнадцать лет. Его звали к общему столу, когда у Гончаровых бывали гости, а прислуга обращалась с Митей, как с главой семьи, сразу после Натальи Ивановны, конечно. Поэтому, когда в крещенский сочельник приехал фельдъегерь и спросил Дмитрия Николаевича, Дарья Лукинична провела того сразу в Митину комнату.
