Кто брал Рейхстаг. Герои по умолчанию... - страница 14

Чуть позже, придя в себя, Сталин, по обыкновению, о своей собственной ответственности даже не заикнулся. Максимум, на что его хватило, это уже упомянутый эпизод в Наркомате обороны на седьмой день войны. Там он, упрятав себя в множественную форму первого лица, еще хоть как-то делил свою личную ответственность с членами Политбюро. Отчасти именно это обстоятельство помешало ему тогда строго спросить с утративших управление и закопошившихся перед накатившейся вражеской силой Тимошенко и Жукова. Зато чуть позже ни с поиском виновных, ни с их наказанием не задержался. И того же командующего войсками Западного фронта Д. Павлова, который скрупулезно исполнял вышестоящие распоряжения, без колебаний распорядился поставить к стенке…

О народе Сталин вспомнил лишь в начале третьей недели войны, когда нашел нужным 3 июля обратиться к нему по радио. В самый же для этого важный момент – первый день войны он перепоручил эту миссию наркому иностранных дел В. Молотову. И тот, выполняя малоприятную роль гонца, оглашающего страшную весть, говорил о «вероломном, ничем не спровоцированном нападении», о необходимости сплотиться вокруг «родной партии большевиков». Но запомнился людям только первым страшным словом «война» и последней фразой: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

Слова, которые мог бы сказать сам Сталин и которых народ ждал от него 22 июня, произнес лидер совсем другой страны.

Узнав о нападении фашистской Германии на СССР, Уинстон Черчилль немедленно выступил с радиообращением к нации, в котором сказал: «Мы будем сражаться на суше, на море и в воздухе». Но британскому премьер-министру было проще. Он, конечно, был бы не прочь поиграть с Гитлером в те же игры, что и Сталин, то есть столкнуть СССР и Германию лбами и отскочить в сторону. Был за плечами его предшественников и позорный мюнхенский сговор, в результате чего Чехословакия была просто отдана фашистской Германии на растерзание. Но все же так цинично, как Сталин, Черчилль с Гитлером Европу не делил. Его страна вступила – пусть сначала лишь формально, пусть в какую-то странную, но все же войну еще 3 сентября 1939 г . И когда Гитлер напал на нашу страну, Черчилль не стал двуличничать, а прямо заявил: «Никто не был более упорным противником коммунизма, чем я, в течение последних 25 лет. Я не возьму назад ни одного из сказанного мною слова, но сейчас все это отступает на второй план перед лицом развивающихся событий. Опасность, угрожающая России, – это опасность, угрожающая нам и Соединенным Штатам».

Итак, война пришла на нашу землю. Пришла во многом из-за невероятного самомнения хозяина Кремля, уверенного, что в собственной стране кроме него незаменимых нет, а на международной арене он может переиграть кого угодно. Но первые же залпы обнаружили, что подлинное сталинское «величие» заключалось совсем в другом. В безрассудной жестокости, с которой он уничтожил перед войной цвет Красной Армии. В невероятном упрямстве, с которым – когда уже бомбили наши города – продолжал считать, что Гитлер играет по его, а не по своим собственным планам. Признавать это на всю страну, да еще в первый день войны? Нет, Сталин не был безумцем. Да и не было в том уже никакой нужды. Теперь народу уже было не до выяснения причин и истоков. Теперь гражданам страны надо было идти «сражаться на суше, на море, в воздухе». Защищать свой дом, своих близких, страну. И личными жертвами, собственной жизнью, судьбой своих близких оплачивать «прозорливую деятельность» заигравшегося Вождя.