Кто брал Рейхстаг. Герои по умолчанию... - страница 27

Но многим очень большим начальникам было уже не до разъяснений. Из совершенно секретного рапорта заместителя начальника 1-го отдела НКВД СССР Д. Шадрина о результатах осмотра здания ЦК ВКП(б) после эвакуации персонала: «… В кабинетах аппарата ЦК ВКП(б) царил полный хаос. Многие замки столов и сами столы взломаны, разбросаны бланки и всевозможная переписка, в том числе и секретная, директивы ЦК ВКП(б) и другие документы… Вынесенный совершенно секретный материал в котельную для сжигания оставлен кучами, не сожжен… Оставлено больше сотни машинок разных систем, 128 пар валенок, тулупы, 22 мешка с обувью и носильными вещами, несколько тонн мяса, картофеля, несколько бочек сельдей и других продуктов… В кабинете тов. Жданова обнаружено пять совершенно секретных пакетов» [17].

Сам Сталин Москву 16 октября так и не покинул. Уже приехав на вокзал, он неожиданно приказал развернуть машину и вернулся в Кремль. Этот поворот потом советская историография преподносила чуть ли не как подвиг Вождя, который решил остаться и разделить судьбу с народом. На самом деле тот факт, что Сталин не убежал, а остался в Москве, говорит лишь о том, что до него наконец-то дошло главное: хоть армады Гитлера и докатили до Москвы, это еще далеко не конец.

А вернее – только начало. Потому что на защиту страны поднялся весь народ. А Красная Армия, хоть и продолжает пятиться, но сражается все отчаяннее, все упорнее. И это уже поломало график агрессора, обещая ему вместо теплого постоя в отвоеванных местах долгие тяжелые сражения в суровых зимних условиях. «Блицкриг» явно не вытанцовывался. Германская военная машина все больше увязала в Великой Отечественной войне, где исход сражений предрешали не вожди, не генералы и даже не количество танков, а неброский каждодневный героизм и сила духа тех самых «дорогих братьев и сестер», о которых сам Сталин вспомнил и нашел нужным обратиться по радио лишь в начале третьей недели войны.

Надо отдать должное основной массе москвичей. Они не поддались психозу и панике. В столице началось формирование 16 дивизий народного ополчения. Эти народные добровольческие формирования, состоящие в массе своей из ограниченно годных к строевой по возрасту или здоровью людей, были слабо обучены и кое-как вооружены. В чисто военном отношении они, конечно же, сильно уступали опытным профессионалам из вермахта. Но в тяжелейшие дни конца октября и весь ноябрь дрались отчаянно, гибли сотнями, буквально перегораживая своими телами дорогу на Москву. Сразу же после прохождения по Красной площади 7 ноября участвовавшие в праздничном параде войсковые колоны превратились в маршевые. Морозы в том году ударили рано. И участники парада, прошагав по заметенным снегом московским улицам к уже очень недалекой от них передовой, в этот же день вступили в бой.

Обильно полили своей кровью подмосковную землю и моряки. Осенью 41-го Сталин вспомнил об их знаменитой храбрости и предложил перебросить 25 морских бригад на самые уязвимые для вражеских прорывов подмосковные участки. Сидеть в окопах моряки не любили. При малейшей возможности бросались вперед. И хотя до сближения с противником тоже несли страшные потери, но, дорвавшись до рукопашной, даже в малом количестве не оставляли гитлеровцам никаких шансов на спасение. Именно так, например, воевали моряки 71-й Тихоокеанской бригады. В бой они вступили 1 декабря, в самый, можно сказать, переломный момент битвы за Москву. Армии группы «Центр» генерал-фельдмаршала фон Бока хоть и с вынужденным сбоем в сроках, но уже почти обойдя двумя группами Москву с юга и севера, вот-вот должны были замкнуть танковые клещи за ее восточной окраиной. Однако чем дальше, тем больше каждый шаг к этому «вот-вот» давался агрессору все труднее и труднее. Г. Жуков, возглавивший непосредственно обороняющий столицу Западный фронт, очень расчетливо упреждал действия противника. И точно маневрируя достаточно скромными силами, каждый раз успевал перекрыть самые опасные направления. Германскую военную машину это не останавливало. Но тормозило и изматывало изрядно. Ведь немцам приходилось ввязываться в изнурительный процесс преодоления исключительно упорной, вязкой обороны. Силы обороняющих Москву войск Красной Армии при этом тоже таяли. Но Жуков, стиснув зубы, сколько мог, тянул с вводом резервов до последнего: отыгранное у противника по дням, часам и даже минутам время необходимо было для формирования мощного контрнаступательного кулака. Первыми эту ситуацию неустойчивого равновесия пробили немцы. В ночь на 27 ноября, нащупав неприкрытый стык в нашей обороне, 7-я танковая дивизия вермахта захватила в районе Яхромы мост и перемахнула через канал Москва – Волга. Накатывавшим за ней основным силам 3-й танковой армии до столицы оставалось от силы час-полтора ходу. Казалось, никаких естественных или искусственных преград, никаких сопоставимых с германскими бронированными колоннами сил на их пути уже нет. Командующий соединением генерал Гальдер вздохнул облегченно: его подвижные группы уже начали просачиваться в направлении Загорска и Пушкина. Узнав об этом, на срочно собравшемся совещании в Ставке Верховного Главнокомандования Жуков сказал: «Пора!» Ближайшие к месту прорыва силы из резерва Ставки формировались северо-восточнее Яхромы. Это была 1-я Ударная армия генерал-лейтенанта В. И. Кузнецова – того самого, о котором всего два месяца назад в приказе № 200 упоминалось как о специалисте по выводу войск из окружения. Теперь, находясь во втором эшелоне и принимая пополнение из Сибири и с Урала, он готовился к наступлению. Участок одной из его будущих бригад находился неподалеку от захваченного немцами Яхромского моста. А один из батальонов бригады уже дрался в окружении. Обо всем этом Кузнецов со своего основного КП в Загорске немедленно сообщил в Ставку. Спустя несколько минут в аппарате ВЧ-связи раздался обеспокоенный голос Сталина. Подчеркнув, что захват противником плацдарма на восточном берегу канала представляет серьезнейшую угрозу для Москвы, он приказал принять все меры к нанесению контрудара по прорвавшейся группировке и отбросить ее за канал.