Карла Долгорукова Толстой раздражал. Он сдерживал раздражение и от этого раздражался еще больше. Он безразлично презирал Толстого – во-первых, как всякого человека, во-вторых, как выходца из семейства Толстых, на которых лежала печать, наложенная делами и судьбой Петра Андреевича Толстого, приложившего руку к смерти царевича Алексея, чтобы выслужиться перед его отцом, поправшем достоинство всего дворянства, а впрочем, холуйством своим, вполне заслужившего сие подлое унижение, и в-третьих, как слабого, наивного, ничего не умеющего человека, которому, несмотря ни на что, живется без хлопот и забот, печалей и тревог.
«Поработав» некоторое время с Толстым, и в какой-то мере, частично, раскрыв ему механизм своего «игорного предприятия», Карл Долгоруков понял, что сделал это напрасно – Толстого можно было использовать вслепую, он довольствовался бы и такой ролью, и крохами, которые бы ему перепадали. Долгорукову стало жалко денег, их, кстати, всегда не хватает для опытов в лаборатории. И это тоже раздражало.
Можно, конечно, незаметно урезать долю Толстого, но Карл Долгоруков не хотел опускаться до нарушения условий первоначальной договоренности, это казалось ему ниже его достоинства. И он терпел. И это опять же раздражало. Можно открыто изменить условия, определив Толстому всего лишь четверть или треть совместных доходов. И Толстой – Карл Долгоруков хорошо знал это – униженно стерпел бы. Но презирая людей, Карл Долгоруков не переносил унижения в любых его проявлениях. Получался неразрывный круг, Толстой стал необходимой обузой – и это раздражало еще больше.
5. У КАЖДОГО СВОЯ ИНТРИГА
…недавно обыграли поручика Артуновского[85], у князя Шенькина выиграли тридцать шесть тысяч.
Н. В. Гоголь.
Толстой был незлобивым, уступчивым, приятельственно-панибратским и услужливо заискивающим, добродушно-барственным, и более всего – наивно-мечтательным человеком. Павлушу, кормившего его своим хитроумным судейским крючкотворством, Толстой любил подробно расспрашивать о всяких судейских историях. Выслушав начало такой истории, барин давал Павлуше советы, как вести дело, обсуждал, кто из тяжущихся прав по закону, а кто по совести, и как бы следовало их рассудить по-человечески, то есть по-божески.
Иногда его внимание привлекала какая-нибудь деталь или околичность, он тут же придумывал какие-либо подробности и часами рассказывал Павлуше о судьбах людей, участвовавших в этом разбирательстве, которых не видел ни разу в жизни и о которых только что услышал от Павлуши. Он описывал их жизнь в связи с переменой тех или иных обстоятельств, придумывая их тут же, на ходу.
Рассказ его был настолько живописным и правдоподобным, так впечатлял, что Павлуша часто, сам того не желая, принимал все это за действительность и потом путался в своих делах. Эта необычная способность Толстого позже ярко проявилась у одного из его потомков[86], поразившего мир своими романами, изобилующими сплетением судеб многочисленных героев, наполовину списанных с близких родственников и исторических деятелей, наполовину придуманных.
Толстой приводил в «игорное заведение» Карла Долгорукова новых людей и часто надоедал ему необычными планами и стратегическими замыслами. Долгоруков не принимал их всерьез, но с удивлением замечал, что иногда эти замыслы Толстого, казалось бы самые нелепые, осуществляются и оседают в их карманах немалыми деньгами.
