Познавший счастье отпустит все обиды.
Выйдет благородно, решила она.
С Андреем Сергеевичем, или просто Сергеичем (именно так к нему все в школе и обращались), дела шли гораздо лучше, чем с Константином Федоровичем. Физрук, который, кстати, был ровесником Марии Викторовны, оказался сговорчивее. Он больше не убегал от нее, как это было в столовой. Наоборот, стоило им остаться наедине, он начинал распускать руки и пошло шутить. Впрочем, что-то странное Мария Викторовна в его поведении все же улавливала. При всей брутальности этого мужика, крепкого и лысого (да, он уже несколько лет как отсвечивал), случались в его поведении и какие-то… «сбои». Иногда он будто зависал. Или говорил невпопад, а потом приходил в себя. Мария Викторовна относилась к этому снисходительно, с иронией, потому как считала, что люди спорта несколько ограничены в интеллекте, – что, впрочем, нисколько ее не смущало; наоборот, ей было приятно чувствовать превосходство в этих отношениях.
– Нам пора встретиться в другом месте. Не все же в школе тискаться, – сказала она ему через неделю после того, как он впервые ущипнул ее за задницу.
– Я тоже больше ждать не могу. У меня уже яйца болят!
– А я о чем, глупенький! Сними номер в отеле. Сегодня вечером. Скинь адрес. И жди меня.
Никогда еще в своей жизни Кабачкова не вела себя так бесстыдно. Она это осознавала, и это ей очень нравилось – нравилось становиться «другим человеком».
Звучит парадоксально, но порой, чтобы поверить в себя, необходимо испытать все муки унижения. У Кабачковой со стороны жизнь была не такой уж и мучительной, но сама она так не считала.
Она оказалась в тупике, а из тупика есть два выхода: разбиться головой о преграду или… со всей озлобленностью развернуться и наброситься на весь мир.
Да, Кабачкова, заряженная гневом, не могла взглянуть на себя со стороны. Это состояние не подразумевает такой функции. Именно поэтому «чувство правоты» заставляло совершать что-то постыдное и испытывать неловкость у наблюдателя. Но все это – временное явление.
Вера в себя в таких случаях быстро заканчивается, потому как ей, вере, тяжело уживаться с многолетним опытом неудач; это состояние неестественное. А все позитивные мысли – накрученные, инородные.
Однако Кабачкова пока этого не понимала. Чтобы все это осознать, ей необходимо было дойти до предела.
И, что самое главное, не сойти с ума после этого.
До гостиницы она добралась на маршрутке. Сидела в самом уголке. Рот до ушей. Возвращение утраченного чувства: когда ты нужна и желанна. С мужем такого давно не было. Иногда она недоумевала: зачем она ему вообще для этого нужна? Это была не ирония, не злая усмешка. Но по эмоциональной шкале семейная близость уже давно не превосходила эффекта от самоудовлетворения. Он же зачем-то пыхтит, костями своими трясет. А на лице его все то же неизменное выражение: с таким видом он расплачивается в магазине, ставит оценки на уроке, смотрит хоккей. Его лицо излучает радость только тогда, когда Куча хвалит его на совещании. Все.
Затем Кабачкова попыталась вспомнить, когда у них было в последний раз все по-настоящему. Мысль уползала все дальше и дальше. Кажется, в тот день они ходили в кино. Точно. Потому что там была сцена, которая их неожиданно взбодрила. Был поздний вечер, когда они вернулись домой. Славка ночевал у свекрови. Сколько лет назад это было? И что это было за кино? Совершенно неожиданно второй вопрос стал мучить ее больше первого.
