Виктору Николаевичу пришлось стряхнуть с себя мысль об утреннем бутерброде.
– Засудят. Это я вам, как… Вы же, что б читателю интересней было, и в бордель Булкина сводите, и как он взятки крупному чиновнику давал напишете, и про вагон с анашой… Так ведь?
Он хихикнул. Резко так – «хи-хи».
А ведь прав! Как это я сразу…
– И лучше от имени убийцы, от первого лица, так сказать. И так, что б читатель себя этим киллером почувствовал! Все хотят хоть раз в жизни кого-нибудь убить, да не у всех духу хватает. А тут Кульков! Такой романище! Читаешь и… Про струю уберите… И лихие девяностые… Уж как-то избитым все это стало. Надоело.
Резкое «хи-хи», поворот на одних каблуках, и однозначный отход к буфету – несколько быстрее, чем обычная вальяжная походка. Это что бы я больше не окликнул – хоть и говорит «чужие судьбы мне безразличны», но на чужие просьбы откликается и в дела коллег лепту посильную вносит – правит и наставляет. Любит он наставлять!
Это сейчас отошел. Понятно – Виктор Николаевич человек правил. В девять ноль пять входит в офис, в девять ноль семь, предварительно помыв руки, садится за стойку, за три минуты съедает один бутерброд с красной икрой, еще три минуты пьет крепкий черный кофе, расплачивается – бутерброды с икрой у нас за свой счет, кофе – бесплатно; заходит в туалет; через пять минут он за своим столом. А тут я этот ритуал чуть не порушил…
А совет он дал стоящий! Как это я сам не додумался?
«Когда мне плохо – я мечтаю о киллере. О любом киллере. Который придет и избавит меня от всех проблем, от всех несчастий, от этого мерзкого, тупого, никому не нужного бытия. Избавит быстро, умеючи, без шума. Выстрелом. В голову.
И все! Свобода! Рай!
Но я сам – киллер, наемный убийца.
А вот к некоторым, которые обо мне совсем не мечтают, я заезжаю. Без приглашения.
Как к Булкину…»
Стоп!
«Как к Бабулькину…»
Точно! И догадаются сразу, и по судам не затаскают! Я же не про…
Легкий бриз в спину прервал мысли – дверь с лестницы остается открытой более обычного всего на долю секунды, однако это говорит о появлении в зале заведующего нашего отдела Железнова Василия Сергеевича.
Я ко входу сижу спиной. В принципе мне все равно – так уж получилось. Вот Фоту не все равно – он должен видеть входящих, чтобы принять соответствующее рабочее положение. Если я, Белов или даже Попов – реакций ноль, а вот если Василий Сергеевич… Брови сгрудились над переносицей, глаза горят! Весь в думах! Творит очередной шедевр в фотошопе. Когда проснуться то успел?
Мне то все равно – у меня всегда перед глазами текст. Ну или страница новостная – это не возбраняется. Однако на вход начальства реагирую – спина прямее становится, улыбка убегает, и рефлекторно, хотя чего прятать, сворачиваю все окна на рабочем столе. И на предыдущего шефа, на Николая Федотовича, он хоть и мал, но в животе сильно широк – ему для входа времени больше чем другим требовалось, я так же реагировал.
Василий Сергеевич в плечах разросся. Не плечи, а коромысла! От его входа дверь дольше всего остается открытой. От него можно сказать даже не легкий бриз, а чувствительный сквознячок!
Другие не так входят. Андрей Фот или Вера Нефедова – проскочили и все. Белов… Раньше меня приходит, позже уходит… Не разу не видел! А ведь шесть… Семь лет! Попов – материализуется. Вот не было его и вдруг – бац! Вот он! И исчезает так же. Только что был и нет! Экстрасенс? Телепортируется? Не верю. Этот из тех, которые без мыла влезут – долгие, долгие годы тренировок и склад характера.
