У них было две фермы: крупного рогатого скота и овцеводческая. Сначала мы осмотрели ферму крупного рогатого скота и, сделав соответствующие отметки, собрались ехать дальше, но заведующий фермой, коренастый мужчина средних лет, отвёл меня в сторону и, вытащив из кармана пачку денег, предложил мне взять их. Я показал пальцем на полуголую детвору, которая играла около дома, и сказал:
– Купите им штаны на эти деньги, чтобы они не бегали с голым задом.
Он засмеялся, сказал, что «все мы так выросли», и продолжил настаивать, чтобы я взял эти деньги. Но я категорически отказался.
Заведующий заметно обеспокоился и направился к ожидающему нас неподалёку зоотехнику. После минутного разговора они подошли ко мне, и Фаик сказал:
– Заведующий беспокоится, что, раз вы отказываетесь от его гостеприимства, значит, у вас недобрые намерения в отношении него.
Я объяснил заведующему, что моя единственная цель – ознакомиться с хозяйствами и никому вредить я не собираюсь.
– К тому же, – добавил я, – я один, живу где попало, как говорится, ни кола ни двора, и зарплаты мне вполне хватает.
Мне удалось убедить его, и мы расстались вполне по-дружески.
– Если ты такой, – сказал заведующий, прощаясь, – что бы тебе ни понадобилось, намекни – я всё сделаю.
Я ответил, что учту, и мы уехали на овцеводческую ферму. Не доезжая до фермы, Фаик сказал:
– Работники овцеводческой фермы люди богатые. Может быть, здесь поступишь по-другому?
– Это ты насчёт денег?
– Да.
– Даже разговора не может быть. Не для этого я сюда приехал.
– В таком случае назови свой адрес, – попросил он и записал его в блокнот.
Посмотрев отары и отобедав вкусно приготовленным молодым барашком, мы приехали в контору колхоза. Там мы с Фаиком попрощались, и я отправился в исполком.
Был уже конец рабочего дня. Почти все работники, кроме Гюлшада, разумеется, ушли домой, в кабинетах убирали уборщицы. На моём столе среди бумаг на самом видном месте лежал лист, вырванный из ученической тетради. На нём какая-то девчонка объяснялась мне в любви и просила, чтобы, если это взаимно, я сказал уборщице, где и когда нам можно встретиться.
Какой-то иностранный писатель писал в одной из своих книг, что он до ужаса не любит голых старух. Описывая всю нелепость старухе быть голой, он с такой оригинальностью критикует сие старческое проявление, что чувствуется: этот автор действительно питает отвращение к наготе старых женщин. Примерно такое же, если не большее отвращение, вызывают у меня вот такие пустые, по сути детские, послания, не наивные (это я уважаю), а пустые в буквальном смысле.
Благодаря судьбе я никогда никому не писал подобных вещей и никогда не бросался словами любви. Даже будущая жена моя удивлялась тому, что я ни разу не говорил ей о любви. После нескольких недоразумений я просто сказал ей, что, если бы не любил, не стал бы с ней встречаться. Ведь это был разговор двух людей, которые уже знали, что будут жить одной семьёй. А тут какая-то молокососка объясняется мне в своей любви! Как это можно назвать, кроме как легкомысленностью? А стоит ли связываться с легкомысленными людьми? Разумеется, нет. И возраст тут совершенно ни при чём.
Я взял со стола это любовное послание, порвал и, уходя, бросил в мусорное ведро.
Поздно вечером ко мне постучали. Я открыл дверь. На пороге стояли зоотехник колхоза, где я был днём, и заведующий фермой крупного рогатого скота. Они привезли целую тушу баранины, сыр «Мотал» средней величины, сливки, масло и прочее. Несмотря на мои протесты, они оставили всё это, выпили со мной по стакану чая и уехали.
