– Ну это надо же, а?! Тут людям исть нечего, а ты пенсию кошкам скармливать! Да вона Борьке лучи купи пожрать чего! – не вытерпев, однажды в сердцах высказала Вере Анатольевне дворничиха-Фрося.
Борькина семья обитала в одной комнатухе, перегороженной ширмой. А кошек у Веры Анатольевны было штук семнадцать! Соседи поражались: «И чего только Михаил терпит? Давно бы уж выпер из дому эту приду-рошную со своим зверинцем!»
Михаил – это Борькин отец. Мужик суровый, он, до поры до времени, не возмущался. Но однажды его терпению всё же пришёл конец. Сказал жене: «Или я, или кошки!» Дал срок. «Боже, как можно так издеваться над бедными существами! – хваталась за сердце Вера Анатольевна. – Выгнать на улицу! Это же кошмар какой-то!» Долго бегала пенсионерка с кисками по знакомым и незнакомым. Но беготня увенчалась успехом – пристроила-таки Вера Анатольевна мяукающую ораву. Себе оставила котёнка.
А вот и Надина девятиметровка с зелёными крашеными стенами. Она когда-то служила купцам кабинетом. Мрачная, с огромным окном на террасу. Круглая печь в чёрном кожухе подпирала высоченный потолок. Тут кучей-малой гнездились вшестером: Надя, братишки, отец-инвалид войны, мама да бабушка-Лида – «бабуся», как называли её дети. Те же старинные двери, красивая ручка. Позвонила… В ожидании замерла душа… Молчание. Постучала… Тишина… Постояла… Не открывают, видимо, никого нет. Ну, нет так нет… Жаль, конечно.
Другая дверь. Волнуясь, тронула звонок… За дверью послышались кашель и лёгкое ворчание: «Каво ещё там принесло?..» Открыла толстая женщина преклонных лет с изношенным лицом и бесцветными глазами. На приветствие кивнула, пригласила войти. Надя объяснила, зачем пришла. Спросила про бывших соседей, про тётю Катю, заселявшую когда-то эту комнату.
– A-а… вот оно что… – хозяйка задумалась, через минуту предложила: – Да вы не стойте на пороге, проходите… Проходите, не стесняйтесь. Вас как звать-то?.. Ага… Надеждой, значит? Ну дак вы присаживайтесь… а вон хоть на табуретку!
Надя прошла, села.
– Анна Ивановна, – представилась хозяйка, тут же гостеприимно спросила: – Может, чайку попьём с вареньицем? За чаем-то и поговорим.
– Спасибо, не откажусь… у меня вот печенье, колбаса…
– Тогда обождите, я чайник поставлю… – Анна Ивановна, переваливаясь с ноги на ногу, скрылась за перегородкой, зазвенела посудой, заколдовала…
Гостья осмотрелась: милая сердцу камора[3], чуть просторнее той, Надиной, за стенкой. Такая же сумрачная, с окном на чужую террасу…
Здесь с двумя большепузыми мальчишками жила-была тётя Катя – нескладная на вид женщина небольшого росточка, плоская и сутулая с кряжистыми руками. Добрые обезьяньи глазки на рябом безбровом лице, покатый лоб и большой рот да бородавка на подбородке красоты ей не прибавляли. Одевалась по-старушечьи: клетчатый платок, фуфайка или жакетка, юбка из мешковины, серый фартук и солдатские ботинки. От тёти Кати всегда шёл тяжёлый запах махорки. Муж её – дядя Сеня, отец мальчишек, видный крепкий, жил праздно, беззаботно. Он, то вдруг надолго исчезал из дома, то, как ясно солнышко, появлялся вновь. Возьмёт бывало сумку: «Я щас… Только за махрой сбегаю…» И… пропадал на три-четыре недели. Расстроенная супружница переживаний не выказывала, но иногда просила Надину бабусю, известную в округе ворожейку:
– Тёть Лид, прикинь-ка на Сёму… уж живой ли?..
– Да чё ему сделатся-то, прости господи! – хмыкнув, ворчала бабуся и, раскинув карты, качала головой: – Ой, девка-а, чё хошь говори, а баба у его! Не сойти мне с энтого места! Посмотри-ка, вот она – дама трефова, вот она – вся тут! – бабуся пальцем выразительно постукивала по «даме-злодейке». – А ты ещё не веришь! Куды он бегат-то каждый раз? – Не услышав ответа, добавляла: – Э… то-то и оно-то… Нет, Катерина, не врут карты.
