– Отец, подобное обращение нужно забыть… У меня очень много дел. После этого несчастного поезда я в полку объявил сухой закон и всех обязал селиться в казармы, а то вон чего удумали – жить в доме губернатора и вице-губернатора. Я себе представляю, что они с этими домами сотворили. Там ничего, видимо, целого не осталось, по крайней мере, так мой заместитель говорит. Более того, думаю, завтра ряды полка поредеют, мне предстоит ещё с новыми дезертирами разобраться.
– Расстреляешь? – тут же спросил Никанор Иванович.
– А как же с дезертирами иначе поступить? Так за один-два дня все солдаты разбегутся. Мне сейчас нужно укомплектовать полк, продумать, как их кормить. Заместителя по тылу у меня пока нет. Отец, давайте вы свои нравоучительные слова скажете позднее. Я ведь понимаю, о чём будет разговор, но идёт война как на рубежах России, так и война всех против всех, а я намерен выжить и вырастить детей. Отец, мир теперь другой, и Россия теперь другая.
– Простой народ запомнит тебя по твоим последним делам.
– Отец, не читай мне нотации, – резко начал Тельнецкий, но Никанор Иванович не дал ему договорить:
– Не дай Бог, к моменту, когда ты сбежишь из этого города, народ будет считать тебя извергом.
– Отец… Прошу… Мне нет дела до мнения людей, непричастных к возрождению России. Я всеми силами пытаюсь хоть как-то исправить некоторые глубинные ошибки, и мои, кстати, тоже, и помочь стране. Вы даже понятия не имеете, что творится вокруг России и в какой она опасности. Как сейчас её пытаются задавить и раскромсать! И, что самое главное, всего лишь в нескольких сотнях вёрст от нас происходят ужасающие предательские события. Эти все анархисты и им подобные – враги, и точка! Другого решения у меня для них нет – и не будет!
– Это решение отразится на мне, на твоих брате и сестре, на твоей матери – и ты это должен понимать!
Тельнецкий ничего не ответил, только смотрел устало, и казалось, вот-вот скажет что-то важное, но промолчал. Никанор Иванович, понимавший это молчание по-своему, а именно как отсутствие каких-либо перспектив у начатого разговора, встал, окинул взглядом сына и, не попрощавшись, вышел.
Никанор Иванович по пути домой, размышляя о словах сына, в какой-то момент почувствовал: вся его обида улетучилась, а беспокойство перешло в иную стадию, а именно стадию тревоги, основанной на неопределённости. Он остановился, подумал вернуться к сыну и потребовать разъяснения, что именно он имел в виду, когда говорил про опасность для России, но увидел у своего дома карету и передумал.
Карету он узнал. Богатых карет в городе не так уж и много, а последнее время и вовсе их на улице было не встретить. Никанор Иванович подошёл, узнал у кучера, где хозяин, и направился домой.
Владимир Григорьевич Соколов с женой ожидали хозяина за чашкой чая. Никанор Иванович первым делом высказал слова искреннего сожаления о смерти Григория Матвеевича, но не скрыл своего удивления неожиданным визитом. Хозяин дома, да и хозяйка, были знакомы с гостями, но в прошлом мало общались. У них не было общих интересов, да и пути у них были разные. Заинтригованный визитом, Никанор Иванович не удержался и спросил прямо: «Чем обязан?» – и ему весьма деликатно рассказали о цели визита, попросив поддержать требование семей Соколовых и Барковских покарать виновных в расстреле Григория Матвеевича.
