– Ничего ты не понимаешь, бабаня. Я же пол мыл, как лучше хотел.
– Платок спортил, скатерть изнахратил, – сокрушалась бабушка. – Хосподи! За што такие напасти, за какие грехи? – взывала она к образам.
Ванька бросился на кухню и забился там под стол, у самой стены. Это было его любимое место для обид и переживаний дома. И дед с бабушкой знали, что сидеть под столом он будет долго. А потому принялись каждый за своё дело: бабушка стала наводить порядок в комнатах, а дед пошёл в сени, к верстаку. Оставшаяся в одиночестве Мурка попила воды из блюдца и, позыркав на притихшего под столом Ваньку, ушла спать в подпечье.
Привычный уклад жизни был нарушен приходом нежданной гостьи: звякнула щеколда, и в сени вошла высокая старуха деревенского вида, вся в чёрном. За спиной на верёвке она держала связку корзин разных размеров.
– Бог в помощь, братушка, – поздоровалась она с дедом и прошла в дом. Дед молча кивнул родственнице, не особо обрадовавшись её приходу, и продолжил строгать длинный брусок с ещё большим рвением.
– Нюра пришла, проходи, раздевайся, – обрадовалась приходу старухи бабушка и поспешила навстречу. Старуха сгрузила корзинки в угол, повесила чёрный пиджак на гвоздь, сняла с себя чёрную шаль и оказалась черноволосой с тёмным лицом моложавой ещё женщиной.
Перекрестившись на иконы, она скупо улыбнулась и погладила по голове появившегося из-под стола Ваньку. От неё исходила какая-то необыкновенная теплота и душевность, располагавшая к себе окружающих.
Порывшись в сумке, она извлекла из неё большой пряник и сунула Ваньке: – Кушай детка, кушай.
С пряником в руке Ванька подбежал к корзинкам и стал с интересом разглядывать их, хватая за ручки и ставя в ряд. В одной из корзинок он обнаружил лапти: удивлению его не было границ.
– Нравятся лапоточки-то? Хошь и тебе сплету, детка? – радовалась его интересу баба Нюра, протягивая ему ещё и конфету: – Накось гостинец.
Ванька схватил конфету и убежал в сад, забыв про спасибо.
– Всё никак к нам не привыкнет, по родителям скучает, – сообщила бабушка, проводив взглядом пробежавшего мимо окон внука. Отряхиваясь на ходу от стружек, вошёл дед, и бабушка захлопотала по хозяйству:
– Чай будем пить, ты присаживайся, Нюра, в ногах правды нет. Расскажи нам, как там, в Явлеях-то жизнь протекает? Как родственники, как Митрий, брат? Редко видимся, чать не чужие, скучаем по своим.
– И то правда, хотя пешком-то далеко до вас будет, ноги так и гудят, – расположилась возле стола Нюра, поглядывая на хозяев: – с базара иду, плохо корзинки берут, а про лапти и говорить нечего. Кому они нужны в городе?
Пожаловалась она на своё житье-бытьё для порядка, и продолжила:
– Живём пока. Чай знаете, какой он, Митя. Всё такой же большой, говорливый, непоседа: шагат, тока бела бородища развеватца по ветру. Прям, вылитый бог Саваоф. Привет, грит, от меня Ване с Дуней передай. Помню её, сестрицу-душеньку, и люблю по-прежнему…
Разливая чай по чашкам, бабушка умиротворённо внимала новостям, кивая головой, и даже дед заинтересованно прислушивался к беседе, поглядывая на родственницу потеплевшим взглядом…
Присев на корточки, и прислонившись спиной к яблоне, Ванька огляделся: снег осел, кое-где уже показалась земля с прошлогодней травой, яблони и вишни стояли словно живые, помолодевшие. Сад пробуждался от зимней спячки: чирикали воробьи, цвикали синицы, громко каркали вороны.
