Разгневанный дед с топором в руках решительно подходит к яблоням и первой жертвой избирает дикарку; примерив, где рубить, поднимает голову, прикидывая, куда упадёт дерево, и на самой верхушке видит внука, вцепившегося в ствол среди ветвей:
– Слезай, рубить буду!
– Не слезу, – упрямо доносится сверху.
Дед сердито выпрямляется: – Ишь, тоже мне защитник выискался, слезай, говорю!
– Если срубишь, я упаду и разобьюсь!..
Дед озадаченно смотрит на ослушника и, рассердившись вконец, начал было рубить, плюнул в сердцах и, бросив топор, полез за кисетом.
Ванька соскользнул вниз и, прижимая ладонями глубокие раны на дереве, горько заплакал, не в силах сдержаться:
– Зачем рубил? Ведь она живая, ей больно!
Дед трясущимися руками сворачивал козью ножку, просыпая табак мимо: – Ладно, не реви. Вылечим мы её, лучше прежнего будет.
Он улыбнулся внуку, и Ванькины слёзы вмиг просохли: он понял, что яблони спасены…
Помирившиеся дед с внуком пришли во двор. И в это время со стороны переулка раздалась песня, сопровождаемая игрой на гармошке. Это Санька-сосед снова пожаловал в гости. На сей раз, он был хотя и опять хмельной, но приодетый и вёл себя вполне пристойно.
Он ловко перебирал пальцами клавиатуру, растягивая гармошку и напевая очень по-русски; задушевно и разухабисто одновременно.
– Бываешь же ты иногда человеком, Саньк, – довольный им дед улыбнулся. Пение соседа ему понравилось.
Улыбка деда была редкостью, и она подвигла соседа на дальнейшее; он рванул гармошку и запел во весь голос что-то блатное, непристойное. Дед нахмурился, не желая слушать похабщину.
– Эх, жисть наша пропащая!.. – машет тот в ответ рукой и тоскливо вздыхает, рвёт мехи гармошки, дико поёт, вернее, орёт про комаринского мужика, к полному Ванькиному восторгу.
– Конченый человек, забулдыга! – плюёт дед под ноги и уходит, волоча внука за собой…
– Васька, выходи гулять! – соскучившись по другу, Ванька нетерпеливо смотрел в окна на втором этаже; вот выглянул Васька и, покачав отрицательно головой, исчез учить уроки.
Ванька постоял и побрёл к спасённой яблоне. Потрогав забинтованный ствол, сочувственно вздохнул:
– Больно тебе? Не сердись на деда, он больше не будет… Скоро родители приедут, может, останутся насовсем…
Откуда-то примчался Дружок, и Ванька угостил его куском хлеба.
– Мы с дедом будку тебе сделаем, – пообещал он псу, – тогда зимой не замёрзнешь. Ну, пока, – он помахал ему рукой и нехотя пошёл домой, обуреваемый неприятными предчувствиями…
Дед топил печь, и Ванька присел рядом, заглядывая в топку:
– Печку рано ещё топить, – он удивлённо посмотрел на его осунувшееся лицо, потрогал отросшую седую щетину на подбородке: – ты почему не бреешься? Не то зарастёшь, как леший.
– Хвораю я, тёзка. Вот погреюсь на печке, может, отойду ещё.
Ванька оглянулся на вошедшую бабушку и, увидев в её руках свою злополучную тетрадь, насторожился.
– У Галины была? – хмыкнул дед, поглядывая на внука.
– Похвалилась я ей, какие у внучка успехи в учёбе, а она посмотрела и смеётся: тётя Дуся, говорит, это он сам себе пятёрок наставил.
– Ну и плут, – удивился дед, – обманул деда с бабкой и рад радёшенек.
– Вздуть бы его, как сидорову козу. Родителям надо писать, пущай забирают обратно, – она собрала на стол и приказала: – пора ужинать.
– Не буду я, нашего Борьку есть, – запротестовал внук, увидев свинину, и сердито глянул на деда с бабушкой: – пишите, уеду от вас.
