– Не привелось с папой поговорить, – всплакнула напоследок мама, обнимая плачущую бабушку, – не расстраивайся, мы скоро приедем. Совсем.
– Управлюсь с божьей помощью, – вздохнула бабушка, утирая слёзы.
– Ну, Ванечка, будь умницей, слушайся бабушку, – мама поцеловала Ваньку на прощанье и заторопилась в вагон…
Огромные красные колеса дёрнулись, закрутились, и поезд поехал: мимо них медленно поплыли вагоны с пассажирами, вызывая лёгкое кружение головы у Ваньки.
Ванька с бабушкой смотрели на мать, высунувшуюся из окна, и махали ей руками, пока поезд не исчез вдали за мостом через Суру.
Тогда они пошли домой, только не через город, как сюда с мамой, а вдоль полотна железной дороги, так было ближе.
По левую руку раскинулось в низине алатырское подгорье, река Алатырь вилась среди полей и перелесков, с правой стороны расположились улицы города, петляя вверх по горе деревянными домами среди садов и огородов, красуясь маковками церквей и радуя глаз своей неброской, милой сердцу красотой.
– Я тебя не брошу, бабаня, помогать буду, – успокаивал внук, – и дед наш поправится, ты не плачь зря.
– Помощник ты мой, – скорбно улыбалась бабушка, поспешая за ним…
Ванька втащил в кухню ведро с картошкой и, спустившись в тесный даже для него подпол, высыпал её в короб из досок. Опасливо оглядев тёмные закоулки, с облегчением выскочил наверх.
В чулане бабушка снова набрала ведро, откидывая в сторону гнильё:
– Ещё малость, – подбодрила она внука, – в подполе не сгниёт.
Ванька с завистью оглядел заготовленные на зиму ряды банок с вареньем и снова потащил ведро в подпол, громко кашляя для храбрости.
Остановившись передохнуть, заглянул в переднюю: с портрета на него внимательно смотрел бравый усатый дед. Его любимая скамеечка сиротливо стояла возле печки, и Ванька присел на неё, открыл отдушину, заглянул в дымоход, закрыл и, тоскливо вздохнув, вышел в сени.
На верстаке среди инструментов он увидел свою ловушку-домик, сработанную дедом, и погладил её. Рядом с фуганком расставил рубанки, разложил стамески, долота…
– Утомился, поди? – выглянула из чулана бабушка, и в это время у входа в сени столпились друзья-приятели:
– Ванька, выходи! Пошли гулять…
Пошарив в кустах, Ванька вытащил заранее спрятанные мины, и компания побежала на дальние огороды, замыкающим был Панька.
– Завтра в музей пойдём, не забыли? – напомнил Ванька друзьям на бегу, но им было не до музеев: предстоящая игра в войну захватила их полностью. Ребята быстро разожгли костёр и, сбившись в кучу, загалдели:
– В войну сыграем али как? – Симаку не терпелось приступить.
– Я диспозицию написал, – Васька вынул из отцовского офицерского планшета листок: – выроем окоп, Панька закладывает мины, и затем атака на фрицев. Ну как, решено?
– А кто фрицы будут? – испуганно полюбопытствовал Панька, прижимая к боку висевшую на верёвке через шею саблю.
– Ты, кто же ещё! – Симак нахлобучил ему на нос шапку и заржал.
– За бугром заляжем и хорэ, – возразил Сашка, – окоп ещё рыть, на фиг.
– Иди ты со своей диспозицией! – тут же поддержал лучшего друга Симак. Васька обиженно спрятал листок и выжидающе посмотрел на Ваньку.
– Так побросаем, – отмахнулся тот, и ребята залегли за кустами.
– Чего разлёгся? – пихнул Паньку Симак. – Беги, закладывай, тетеря.
Окрылённый доверием, Панька схватил мины и побежал к костру; бросив их в огонь, он завопил от ужаса и помчался обратно. Сабля била его по ногам, но он нёсся, не чуя себя. Все замерли в ожидании.
