– Эй, Ванька, айда к нам, вратарём будешь, ваш Панька не годится, слабак!..
Ванька глядел, как отец зачерпывал воду из проруби. Наконец, с полными вёдрами в руках, они медленно поднимаются по проулку к дому.
Остановившись передохнуть, отец посмотрел на запыхавшегося сына:
– Сейчас воду принесём, и валяй к друзьям, катайся.
– А бабка с мамой не заругаются? – Отец с сыном переглянулись и засмеялись, подходя к калитке дома. Они оббили снег с валенок и вошли в сени…
Братик Владимир надрывался в своей деревянной кроватке, сработанной золотыми руками дедушки Маресьева, вокруг сновали с чистыми пелёнками и распашонками мать с бабушкой.
Поставив вёдра у лавки, Ванька выбежал в сени и тут же вернулся со снегурками в руках. Проверив верёвки на прочность, он схватил со стола горбушку черняшки и бросился к двери. Бабушка недовольно всплеснула руками.
– Смотри, недолго там носись, уроки проверять буду, – донёсся ему вслед грозный голос матери, но он уже был в сенях и, выскочив во двор, помчался, что было силы, подальше от дома, на реку к друзьям.
– Все мужики работают, как положено, а твой Лутоша на диване прохлаждается, или у матери отдыхает, намучился, бедняга. Лодырь царя небесного, супостат окаянный, – ворчала бабушка, выговаривая матери вполголоса, и хлопоча по кухне. Наступало время ужина.
У печи закипал самовар под руководством деда.
– Хватит тебе, мама, ворчать, – опасливо посмотрела в переднюю мама, где отдыхал на диване отец, непривычный к жизни в чужой обстановке.
Ванька наблюдал за происходящим, уморившись после напряжённого дня. Мать разбудила отца, и вот вся семья за столом вокруг вечернего самовара. Ужин в разгаре. Но бабушка всё никак не успокоится, снова начинает:
– Второй ребёнок уже у вас народился, а вы всё не расписаны, живёте, как нелюди. Сожительствуете, грех это, прости хосподи.
Дед тоже нахмурился после таких слов, но пока молча жевал.
– Распишемся скоро, я ведь не против, – беспечно пожал плечами отец, – а вот насчёт работы вы это зря, тёща, выступаете. Я слышал ваше ворчанье. Вы должны понять, я художник, здесь для меня нет работы. Но я езжу на заработки, стараюсь, как могу…
– Ну, хватит балаболить попусту, – прервал их спор дед. – Я вот приглядываюсь к тебе, Николай, пропащий ты человечишко, так себе, шаляй-валяй. Мужик должен работать, семью содержать, ответственность нести, а ты расписаться боишься, словно тать какой. И доченька тоже хороша, расфуфыренная вся ходит, отцу родному бутылку пожалела, когда муженёк с халтуры приехал. Сидят в передней, денежки втихаря считают, шуршат.
Отец с матерью словно онемели после таких слов, а Ванька дёрнул за хвост кошку, и та с воплем кинулась в комнаты. Все встрепенулись.
– Я вам не фофан какой-нибудь, – резко встал из-за стола отец, загремев табуреткой. – Я фронтовик и инвалид войны, художник, наконец. Всё, амба, моё терпение на исходе.
Он вышел в переднюю и закурил, что делал крайне редко, заходил по комнате. Ванька насторожился: ему не нравилось происходящее, но что поделать.
– Я у себя дома, говорю что думаю, напрямки. Инвалид мне нашёлся, морду отрастил, у другого жопа меньше, – дед, как всегда, на высоте.
Ванька хихикнул некстати, и мать тоже вышла из-за стола, не вытерпела.
– Вы, папаша, такое наговорите, ну её в капсан, такую жизнь!
– Ну и выметайтесь, раз вам наша жизнь в тягость, – подлила масла в огонь разошедшаяся не в меру бабушка, – поживи вон у свекрови, тогда вспомнишь отца с матерью, и не раз.
