Сначала я пыталась заставить себя играть в куклы.
Я наряжала их, укладывала спать с собой рядом, но чувство иррационального отторжения вскипало в моём подсознании, когда я видела эти неподвижные искусственные лица с пустыми глазами.
Я шмякала кукол об пол, выкручивала им руки и ноги, а иногда и головы, если хватало сил.
Бабушка, наблюдая мою очередную расправу над какой-нибудь куклой, говорила:
– Что ж ты над ней измываешься, садистка? Она у тебя уже орёт и плачет! Вот фашистка-то…
– Фашистка? – удивилась я, услышав новое слово. – А что это?
– Фашисты во время войны над людьми издевались, – объяснила бабушка. – Это изверги.
– А, – махнула я рукой и в очередной раз стукнула со всей силы куклу об пол. – Ну, они людей мучили. А это кукла. Она не орёт и не плачет. И ничего не чувствует.
– Всё равно – оставь ты эту несчастную в покое. Чего ты её бьёшь?
– Я не люблю кукол!
– Все девочки любят, а ты – нет…
– Нет! Фу, дурацкая кукла! Гадина! – я пинала куклу.
– Не любишь – не играй, а бить и издеваться-то зачем? – спросила бабушка.
– Нечего ей тут быть…
– Ну, подари её кому-нибудь.
– Никому не подарю!
Какое бы отторжение я ни испытывала к куклам, а дарить кому-то что-либо я ни в коем случае не хотела.
Жадность пересиливала мою нелюбовь к куклам.
Я готова была хранить вещь, которая абсолютно мне не надобилась, но когда её требовалось выбросить или отдать, мне становилось её жалко.
Я перепрятывала эту вещь с приятной мыслью о том, что она никому не досталась, она не валяется на помойке, она – моя, и только моя.
Глава седьмая. Как стать птицей?
Я любила слушать сказки и песни, записанные на кассету, которая вставлялась в магнитофон.
Я подолгу сидела у магнитофона, крутила одни и те же сказки и песни, пробовала и сама подпевать.
Иногда я плясала под эти песни и прыгала по квартире.
«Медленно минуты уплывают вдаль,
Встречи с ними ты уже не жди.
И, хотя нам прошлого немного жаль,
Лучшее, конечно, впереди…»
Эта всем известная мелодия из мультфильма о крокодиле Гене, Чебурашке и их друзьях, приводила меня в особенный восторг.
Я прыгала, бегала и смеялась, слушая эту песню по десять раз подряд.
Я представляла, как я еду в сказочном голубом вагоне со стучащими по рельсам колёсами, на окошках этого вагона – беленькие занавески в светло-голубую клеточку, а на перроне стоят Чебурашка, крокодил Гена и старуха Шапокляк, и машут платочками.
А голубой вагон уносит меня в солнечные дали, проносясь мимо цветущих лугов и сельских деревянных домиков.
Однажды на крышке магнитофона я увидела какую-то кассету. Поскольку читать я тогда не хотела (но уже умела), я не обратила особого внимания на надписи на кассете.
Я подумала, что это кассета с детскими песнями, которую я, как обычно, оставила на магнитофоне.
Магнитофоном я умело пользовалась: я отлично запомнила, какие кнопки надо нажимать, чтобы вставить, перемотать, вытащить и поставить на паузу кассету.
Я вставила эту кассету и услышала удивительные звуки.
Чей-то прекрасный голос пел на неведомом языке.
Я вслушивалась в это пение, пыталась понять, о чём поётся – ведь, поскольку язык был другой, смысл оставался для меня неясным.
Мне казалось, что этот пронзительный голос поёт о чём-то грустном, печальном – может быть, о несбывшихся мечтах, о том, что нельзя научиться летать.
Я мечтала научиться летать.
И я верила в то, что мечта моя сбудется – в одно прекрасное утро я проснусь, а у меня за спиной вырастут большие и красивые крылья.
