Но ближе к делу Юрик никак не хотел, упершись, как тот осел или баран, это кому как больше нравится, и продолжал в одну дуду тему «как все страшно» и «какой я молодец». Я уж было совсем собралась рассвирепеть, но тут поняла: он сам боялся того, что хотел мне сказать! Ох ты, Господи…! Что же это такое ужасно-невероятное, что майор ФСБ сам от страха трясется?! Правда, справедливости ради, нужно было сказать, что трясся-то он не за себя, а за меня. Поэтому и запугивал до самой крайности, чтобы я, значит, прониклась по максимуму. И я заговорила, стараясь быть как можно убедительнее:
– Слушай… Я действительно отношусь к этой ситуации очень серьезно. И обещаю тебе, что буду соблюдать все меры безопасности, какие только возможно… – И тут же поспешно прибавила: – Разумеется, в разумных пределах. Только ты уже говори поскорее, что случилось. Иначе… – Я грозно нахмурилась: – Юрик, ты меня знаешь… Если я взорвусь, то всем будет плохо. Так что, не тяни уже, говори…!
Мой майор повздыхал, повздыхал, да и начал:
– Ну, в общем… Помнишь, когда мы у Малюты встречались, а перед этим ты мне позвонила и про Сташевского спрашивала? Короче, я информацию освежил. И это в нашей конторе не осталось незамеченным. Не то чтобы в этом было что-то предосудительное… – Опять он завел волынку, – но мне намекнули, что мой интерес может быть опасен. Короче, мне прямо сказали, что не моего ума дело. А сегодня ближе к вечеру ко мне пришел один товарищ и под огромным секретом рассказал: дескать, ходит такой непроверенный слух, что там, – он закатил глаза под лоб, пытаясь донести до меня информацию об этом загадочном «там», – кое-кого Сташевский перестал устраивать. У них там свои какие-то «терки». Сдать его правосудию не позволят, так как он слишком много знает. Поэтому решили действовать короче и эффективнее. – И Юрик посмотрел на меня многозначительно. Хотя мне и без его взглядов стало ясно, что это за метод такой «эффективный». А мой друг, поняв по выражению моей вытянутой физиономии, что до меня дошло, что он хотел сказать, продолжил еще тише: – В общем, говорят (я подчеркиваю, что информация непроверенная, на уровне слухов, не более того), что к нам на «гастроли» должен явиться киллер. Да не обычный, а из высокооплачиваемых, к чьей помощи прибегают только в самых трудных и, можно сказать, безнадежных случаях. Если Сташевского просто застрелят, то поднимется такой шум, который дойдет до самых высот. И тогда тут такое может начаться… Полетят не только звезды с погон, а и головы. Так что, Сташевский должен умереть, так сказать «своей смертью». Ну, скажем, под машину попадет случайно, или в реке утонет, ногу судорогой сведет, ну или еще что, в таком же роде. В общем, ты меня поняла. – Я торопливо кивнула, мол, так точно, поняла. Удовлетворенный моим притихшим, если не сказать, пришибленным состоянием, Юрик, довольно хмыкнув, закончил: – В общем, все очень и очень серьезно.
Мы посидели немного в молчании. Юрик ждал моей реакции, а я старательно переваривала его информацию. Потом, помотав головой, будто избавляясь от дурацких мыслей, я с легким недоумением проговорила:
– То, что все очень серьезно, я поняла еще тогда, когда увидела тебя, лезущего в мое окно. Понятно, что киллер такого высокого ранга – серьезней может быть только директор в моей школе, когда он собирался отчислить меня за плохое поведение. Но объясни ты мне, дуре, вот что: а мне-то чего опасаться? Ведь киллер, если, конечно, твоя информация верна, едет убивать не меня, а Сташевского, так? А я тогда при чем? Или ты думаешь, что я, как честный гражданин, побегу предупреждать Сташевского о грозящей ему опасности?
