– Всё нормально, я Лёху учил удары стаканом отбивать. Приём такой есть, спецназовский, – спокойно отвечал Гришка. Он заметно побледнел и выглядел немного растерянным, но тоже улыбался. Поддерживая Алексея под руку, Гришка препроводил его в ванную. Нас с Лидой они не пустили, потребовав «сообразить чего-нибудь порубать». Мы бросились накрывать на стол.
Ужин получился коротким и вялым. Все жевали молча. Если я заговаривала о чём-то, меня никто не поддерживал. Выпив сто грамм, Гришка вдруг помрачнел и засобирался домой, поторапливая Лиду, которая с удовольствием наворачивала жареную картошку.
– Хватит жрать, родная, поехали.
Алексей не пытался удерживать гостей:
– Что, пора? Ну, счастливо, заходите как-нибудь.
После ухода гостей я заставила мужа показать рану. Устрашающий разрез на ладони, в полсантиметра глубиной, под повязкой продолжал кровоточить.
– Вы идиоты, – не утерпела я. – Нельзя было обойтись без этих штучек? Дешёвые понты, игры для мальчиков-переростков…
Алексей хмуро покосился на меня. И неожиданно улыбнулся:
– А знаешь, правда неплохой он мужик. Тебя уважает. Всё повторял: «Вика меня убьёт…»
На следующий день, после бессонной ночи (у Алексея воспалился рубец и поднялась температура), я пришла на работу. Оказавшись в управлении, сразу ворвалась в кабинет Гришки. Тот сладко спал, сидя в рабочем кресле, примостив голову на папки с личными делами, которыми были завалены и стол, и диван, и подоконник.
Надо сказать, что Гришке в кадрах отводилась особая миссия: он оформлял сотрудникам надбавки за «секретность», и ему даже выделили особый сейф с кодовым замком. В сейфе он должен был хранить неотработанные личные дела. А отработанные – сдавать в архив. Кроме того, в Гришкины руки стекались заключения военно-врачебной комиссии на сотрудников и новобранцев, и именно он готовил приказы на увольнение тех, кого отбраковали по здоровью. Но всё это так, к слову.
Проснувшись, Гришка уставился на меня, словно соображая: кто это? На отлёжанной щеке проступил провокационный «трудоголический» рубец.
– Гришка, тебя убить мало! Ты покалечил моего мужа! – закричала я без «здрасте».
Гришка потянулся, зевнул. Затем отъехал от стола вместе с креслом и красноречиво выставил вперёд ногу.
Я увидела на бежевых брюках вручную сделанный шов. Гришка закатал брючину, под которой обозначился свежий шрам, розовый по краям, с запёкшимися сгустками крови по центру. Эту жуткую гусеницу – о, ужас! – украшали усики хирургических швов, напоминавших лапки.
Я ахнула.
– Подумаешь, – сказал Гришка и закурил. – Фигня.
– Это Лёшка тебя так?
– Да брось. Поговорили по-мужски. Каждодневный эпизод. Слушай, Вик, у тебя бутерброды какие-нибудь есть? Вчера так и не пожрали толком.
– Сейчас сообразим, – я метнулась к выходу.
– Да, чуть не забыл, – Гришка удержал меня за руку. – Нормальный у тебя Лёха. Мужик что надо. Мы с Лидкой заедем к вам как-нибудь на днях.
Этот шрам, украсивший Гришкину ногу, остался пожизненным напоминанием о том вечере. Однажды, когда мы купались в озере, я услышала, как Гришка впаривал доверчивой барышне: «В Чечне, ядрёна-матрёна, пуля зацепила…» Что же касается «пораненных» брюк, то они занимали почётное место в Гришкином гардеробе до конца его жизни.
С тех пор наши сборища происходили раз в неделю, а то и чаще. В основном мы пили и болтали о работе да о просмотренных фильмах. Когда надоедало сидеть взаперти, шли гулять по вечернему городу.
