– Играем жестко, приятель? – процедил он.
Наркоманы – большие любители жестоких фильмов, кинореплики цитируют безупречно.
– Жестко? – изобразил я удивление. – Ну что ты! Пока это было мягенько. Жестко будет, если не заговоришь.
Может, мы ходили на одни и те же фильмы?
Я поднял с ковра тлеющий окурок, понюхал и с отвращением уронил в пепельницу. Дежурный осторожно поднялся. На ногах он держался неустойчиво, пошатывался, но я счел это притворством. С физиономии исчез оскал, и парень заговорил нормальным голосом. Решил изобразить хладнокровие. Затишье перед бурей – старый, избитый трюк. Может, нам обоим стоит переключиться с кино на оперу?
– И о чем же пойдет разговор?
– Для начала о том, что ты делаешь в моем номере. И кто тебя сюда прислал.
– В полиции меня уже пытались разговорить, да только ничего не вышло. Я свои права знаю. Ты не можешь меня допрашивать – законы не позволяют.
– Законы остались в коридоре. По эту сторону двери мы с тобой вне закона, о чем ты прекрасно осведомлен. Амстердам – один из самых цивилизованных городов мира, но и в нем есть маленькие джунгли; в них-то мы и живем. А в джунглях один закон: убей или будешь убит.
Наверное, я сам виноват – своей лекцией натолкнул дежурного на соответствующую идею. Он присел и кинулся вперед, чтобы поднырнуть под пистолет, и, если бы сумел опуститься чуть ниже, не налетел бы подбородком на мое колено. Ушибся я сильно. Был уверен, что дежурный вырубится, но он оказался крепышом. Обхватил мою ногу – ту, что сохранила контакт с полом, – и меня повалил. Пистолет крутясь умчался прочь, а мы с парнем какое-то время катались, азартно лупцуя друг друга. Дежурный был не только крепок, но и силен, однако имел два изъяна: увлечение марихуаной сказалось на реакции, а приемам грязной драки, к которой он, безусловно имел врожденную склонность, его толком не обучили. Вскоре мы снова оказались на ногах, и моя левая рука держала его правую заломленной за спину, почти к лопаткам.
Я двинул плененную руку выше, и дежурный завопил, как от дикой боли. Возможно, в этот раз он не прикидывался – я слышал характерный хруст. Но уверенности не было, поэтому я заломил посильнее, после чего вытолкал парня на балкон и перегнул через балюстраду. Его ноги лишились опоры, и он так вцепился в перила свободной левой рукой, будто от этого зависела его жизнь. А впрочем, почему «будто»?
– Торчок или пушер? – спросил я.
Он выдал нечто непристойное на голландском, но я знаю этот язык, включая все слова, которые не следует произносить в приличном обществе. Я зажал парню рот правой рукой, потому что звуки, которые иначе бы последовали, перекрыли бы даже шум транспорта, а мне не хотелось лишний раз тревожить жителей Амстердама. Вскоре я ослабил давление, а затем и вовсе убрал руку.
– Ну?
– Пушер, – то ли прохрипел, то ли всхлипнул он. – Продаю.
– Кто тебя подослал?
– Никто! Никто! Никто!
– Ладно, как хочешь. Когда тебя соскребут с тротуара, решат, что очередному планокуру захотелось улететь в девственную синюю даль.
– Это убийство! – Он все еще всхлипывал, а говорил теперь хриплым шепотом, – наверное, при виде городского пейзажа с такого ракурса перехватило дух. – Не посмеешь…
– То есть как это – не посмею? Сегодня твои приятели убили моего друга. Истребление паразитов – дело полезное и приятное. Семьдесят футов – долгий полет и никаких следов насилия. Разве что в теле не останется ни одной целой косточки. Семьдесят футов. Оцени!
