К счастью, я не последовал пошлому замыслу, т. к. фотографические снимки, по наблюдению г-на Монро, подозрительно легко рифмовались с порнографией, а доступного художника для изготовления стерильных в нравственном смысле набросков под рукой у меня не было.
Я мог бы рисовать Клару и Адель, маскируя происходящее под искусство, но сцены кукольной ревности не входили в мои представления об уютной и уединённой жизни.
Ревность, естественного или искусственного происхождения, вызывала судебные ассоциации, и я не собирался играть в возможной трагедии роль единственного одушевлённого очевидца. Клара и Адель, в лучшем случае, могли рассматриваться судом как вещественные доказательства.
Я мог вообразить, как принуждённый свидетельствовать против себя, пытаюсь описать сцену, где обвиняемый придерживает крупноватую Адель в нелепой любовной позе, а маленькая Клара, притаившись в углу, делает зарисовку.
Будущий набросок на глазах обретает отвратительную обличительную силу, какой обладают всякие тщательно подготовленные вещественные доказательства.
Я гордился предусмотрительностью – простодушный человек не сдержаться бы от соблазна доморощенного нарциссизма, и внутри предложенного альбомчика прижилась бы парочка постыдных фотографий, несмываемых улик для суда времени.
Меня уличить невозможно, т. к. мои игры с куклами остались только в благодарной памяти и в туманных протоколах, спрятанных в судебном архиве – не думаю, что перетряхивание пыльных папок с пожелтевшими страницами будет оправданным в смысле извлечения прибыли.
Извлечение образов из памяти фокус несложный. Достаточно пустяковой детали, и туман прошлого, постепенно сгущаясь, превращается в прочные тени, почти пригодные для ретроспективных объятий, и в эти объятия попадались Клара и Адель – так рождаются жемчужины внутри раковины воспоминаний.
Клара оказывалась в объятиях моей памяти чаще. Я нахожу этому феномену разумное пространственное объяснение – маленькая Клара способна быстрее материализоваться из вышеупомянутого тумана, т. к. на это требовалось меньше исходного материала, чем на полноценное изготовление крупной по человеческим меркам Адель.
Но в случаях, когда воспоминания подготовлены и обдуманы заранее, я отвожу равное время обеим куклам – как и в то чудесное время, когда я мог держать в объятиях не сгусток тумана, а соблазнительных первосортных кукол.
Качество запланированных воспоминаний куда выше, и мне, при определённом старании, удаётся без искажений воспроизвести такие прелестные детали, как изменение изгиба спины стоящей на четвереньках Клары, с волшебной медлительностью поднимающей голову, чтобы я мог увидеть её лицо.
Теперь я знаю, что сводящий с ума изгиб был деформацией материала, применённый для изготовления Клары, и фокус в том, что материал при большем размере изделия несколько терял упругую плотность, и гармония пропадала в случае с крупной Адель закономерно, т. к. могла жить лишь в отведённом для волшебства объеме.
Я уверен, что среди чисел, какими можно описать траекторию соска крошечной груди изогнутой Клары, притаилась тайна чертежей, по каким создавался наш прочный удобный мир.
Клара легко умещалась на миниатюрном декоративном столике – однажды, доведённый до отчаяния бесплодными сожалениями о прошлом счастье, я попробовал с минуту усидеть на этом поддельном шедевре в непринуждённой позе, надеясь как-то принизить пронзительную драматическую тоску до комедийных пределов.
