Что приключилось с вашей ногой, воскликнул г-н Монро и приготовился слушать. Моя растущая привязанность к г-ну Монро питалась его умением слушать так полезно, что через пару минут сбивчивого пролога, в ходе которого г-н Монро приспосабливал мимику к собеседнику, я летел над событиями, следуя точнейшим указаниям мимического флюгера, и эти указания предваряли тайные повороты, каких г-н Монро не мог знать, но угадывал, и почти достоверный рассказ катил вперёд без подвохов забывчивой памяти.
Объясняя внезапную хромоту, я промямлил с десяток скомканных слов, единственно разборчивым среди которых было слово конфуз, от смущения прозвучавшее с безупречным прононсом.
Смутившись окончательно, я стал говорить о деньгах, и блеснул неожиданной афористичной краткостью.
Кошелёк калеки не наследует увечья, сказал я, и г-н Монро ответил сытой улыбкой законного выгодоприобретателя.
Это не ваш конфуз, сказал г-н Монро, уловив развилку моего рассказа, после которой его достоверность теряла девственность, неудачи предопределены игрой.Дело тут в неверно выбранной эмоции – ничего удивительного, что вы допустили опечатку, поддавшись жалости и поддельной пылкости. Следует помнить, что большинство порывов сердца внесены в общедоступный перечень – но ловкость, с какой вы ускользнули в последний момент, не понеся трат, полностью вас оправдывает.
Клянусь, я поверил, что ускользнул без потерь. Избегнув соблазна соврать, я повёл рассказ к пропасти, где сорванные покровы перемешивались с обрывками силой вырванных у меня обещаний, но г-н Монро не дал мне разоткровенничаться.
Позвольте называть вещи своими именами, сказал он вкрадчиво, заранее усмиряя моё самолюбие, ведь попытка овладеть чем-то без предварительной оплаты есть обычная кража.
Г-н Монро тут же сообщил мне, что не является закоренелым противником воровства, но настаивает, что ремесло это требует навыков, какие трудно приобрести, не набив шишек.
Сперва придётся овладеть мастерством, сказал г-н Монро, и я обнаружил, что ему не чуждо мелкое тщеславие – не сомневаюсь, что лучистые морщинки, покрывшие его улыбающееся лицо, проистекали от тонкого каламбура, зародыш которого вертелся в окрестностях слова овладеть.
Есть неуместные порывы, безобидные с виду – вот вам кинематографическая история, с концом куда более неприятным, чем тот, что вы пережили, сказал г-н Монро, и я приготовился слушать, намереваясь развлечься ловлей коммерческих вставок, заманивающих ротозеев в дальний угол лавки, где старомодная медная касса с шикарным лязгом скрепляла сделки.
История, рассказанная г-ном Монро, тронула меня – я помню, как сжималось моё доброе сердце от раскатов адского хохота, рвущегося из-за занавеса полной темноты. Темнота, выдаваемая за аллегорию, обернулась натуральной слепотой, с медицинской дотошностью представленной в рассказе, и роль этого окончательного, без единого проблеска, мрака с блеском исполнила пола чёрного сюртука, взлетевшая перед моими глазами так страшно, что я зажмурился, и смех в темноте, неистово скачущий по октавам, пронзил меня силой несомненного сценического дара г-на Монро.
Грациозность, с какой г-н Монро изображал жертву похоти, крадущуюся вдоль кресел зрительного зала, отвлекла меня и заставила улыбнуться.
Но история не была окончательно смешной – говорилось о благополучном господине, желающем найти удовлетворение в одной разбитной особе, оказавшейся, в конце концов, ему не по зубам.
