Валерьян, не мешкая, стал собираться в дорогу. Лутовинов, окончательно разбуженный его торопливой вознёй, зевая, сел на кровати, спустил вниз ноги.
– Чего такое-то? – спросил он, кругля по-совиному осоловелые глаза.
– На похороны уезжаю. Дед умер, – коротко пояснил Валерьян.
– Надо ж, беда… – Лутовинов притих сконфуженно. – Езжай, конечно. Деда проводить – святое…
Мать не заходила в комнату, осталась ждать Валерьяна в коридоре. Когда они вдвоём спускались по лестнице, она взяла его под руку, произнесла просяще:
– Ты с отцом не обостряй там… Пожалуйста. Он и так сам не свой.
Валерьян, поглощённый думами, склонил голову. Мысли его были не об отце.
Павел Федосеевич ожидал их у входа в автовокзал. Сухим кивком он поздоровался с сыном, отдал Валентине купленные загодя в кассе билеты.
– Я отправил ответную телеграмму. Написал, что выезжаем, – помедлив, он прибавил, будто высокий подъём одолел. – Все вместе.
Ожидая, когда подадут к посадочной платформе автобус, они прошли в зал ожидания, присели на деревянные кресла. Валерьян сумрачно глядел в пыльный пол, прибитый, отрешённый.
Отец и мать вели между собой приглушённый разговор о предстоящей дороге и об устройстве похорон. Разговор их, правда, выходил беспредметным. Отец плохо представлял, чем теперь живёт деревня, в которую не ездил много лет. Валентина и вовсе не бывала в Станишино никогда.
– Может, каких-нибудь продуктов стоило с собой взять? – с сомнением проговорила она. – Кто его знает, как там с этим…
Павел Федосеевич нервно сжал и разжал пальцы в перчатках.
– Раньше бы сказала. Видишь же, сам не свой.
Он откинулся на спинку сидения, ослабил обмотанный вокруг шеи шарф.
– Я как телеграмму прочёл, так будто палкой по голове огрели…
В автобусе Павел Федосеевич и Валентина сели вместе, поближе к передней двери, а Валерьян за ними, у разузоренного холодом окна. Отец посмотрел на наручные часы.
– Без двадцати одиннадцать… По зимней дороге в Емельяново будем не раньше, чем к трём. Там ещё пересадка…
– Успеем?
– Надеюсь… Иначе придётся ловить частника.
Валентина озабоченно охнула:
– Сколько он ещё запросит…
– Частник вряд ли повезёт до самого Станишино, – заметил с заднего сидения Валерьян. – В лучшем случае, до поворота на него. Оттуда пешком придётся.
Валентина беспокойно зашевелилась, поправила воротник пальто.
– Приедем – увидим, – не оборачиваясь, холодно бросил отец.
Автобус выкатил из-под прикрывающего посадочную платформу навеса, вырулил на начинавшееся от автовокзала Промышленное шоссе…
Дорогой погода испортилась. Снаружи начало сереть, пошёл снег: сначала редкими, разлапистыми, липнущими к стёклам хлопьями, затем – сплошной матовой пеленой. Шофёр сбросил скорость и, плотно удерживая в руках руль, напряжённо глядел вперёд, осторожно ведя автобус сквозь белесую муть.
– Сыплет-то как, ты посмотри, – пробормотала мать.
Павел Федосеевич посмотрел в залепляемое снегом окно, шевельнул челюстью, но ничего не сказал.
В Емельяново приехали с опозданием на час с лишним. Маленькая автостанция на въезде в райцентр выглядела заброшенной: ни готовящихся к отправке автобусов, ни людей. Всё сумеречно, безлюдно, засыпано снегом.
– Опоздали, – упавшим голосом произнесла Валентина.
– Попутку надо ловить, – стал настаивать Валерьян. – Если до темноты не успеем – застрянем здесь до утра.
Отец растерянно поглядел на заледенелый щит расписания, на запертую билетную будку.
