– Ого! Какая! – удивляюсь я, передавая бинокль Сергею, – Смотри! Как кетина!
– Ага! – соглашается тот, наведя бинокль, – А, вот и вороны! Две штуки… Теперь понятно, почему они орут.
– Кеты у нас, весной, не бывает, – прикидываю я, – Значит, это – кунджа.
– Ну! – соглашается со мной напарник и удивляется тоже, – Ничего себе, кунджина!
Перескакивая в переплетении веток огромной ивовой кроны рядом с орланом, вороны не питают особых иллюзий насчёт скорой кормёжки.
– Карр!
Лениво каркая, вороны приготовились к долгому ожиданию.
– Эх! На месте бы всё осмотреть! – вздыхаю я, – Пальчиками потрогать!
Сергей, в ответ, скептически хмыкает: «Хм! А, потом – останется только обратно, сюда вот, выползти… Делов-то!».
– Ну, уж, нет! – категорически отрезаю я, глядя с огромного обрыва вниз, себе под ноги, – Я, здесь, погибать не собираюсь!
Так и оставшись незамеченными для птиц, мы удаляемся обратно, в сторону нашего дома…
Тятинский дом. Одиннадцатое апреля. Солнечное, чудесное утро. День обещает быть просто шикарным. Перейдя вброд Тятину по перекату выше устья, мы разворачиваемся вверх по речке и шагаем по краю надпойменной террасы. Этот, западный борт речной долины – совсем не высок…
Метров через семьсот, мы выходим к закоулку, заполненному тёмным языком пихтарника. Здесь, узким языком, речная долина глубоко выдаётся на запад, в междуречье.
– О! – восклицает Сергей, – Смотри, какой запупок!
– Чего?! – морщу я, нос, – Что, ещё, за слово такое, ты нашёл?! В русском языке!
– За-пу-пок! – смакую я, на слух, слово по слогам, – Ну, Казанцев! Ты, как выкинешь чего! Хоть стой, хоть падай!
– А, чего? – стоит на своём, ершистый Казанцев, – Запупок – он и есть, запупок!
– Ха-ха-ха! – смеюсь я, шагая по кромке террасы, – Запупок! Ха-ха-ха!
– Ладно, ржать! – останавливает меня напарник, – Вон! След медведя!
Метров через пятнадцать, мы подходим к медвежьему следу, на белом снегу.
– Молодой! – прикидывает Казанцев.
– Ага, – соглашаюсь я, – С человека. Лапка маленькая.
Здесь, вчера, медведь вышел в пойму, кормиться. Мы тоже разворачиваемся в пойму, по когтистому, снежному следу. Шаг за шагом…
У подножия склона речной терраски бьют роднички. Здесь уже открылись маленькие проталины. Едва ступив на землю, медведь начинает делать покопки. Я вытаскиваю свой полевой дневничок и начинаю подсчёт…
С лужи маленькой болотинки, при нашем приближении, срывается серая птица, величиной с голубя.
– О! Горный дупель! – вскидываюсь я.
– Я подумал – вальдшнеп! – отзывается Казанцев.
– Нет! Горный дупель! – отрицательно качаю я, головой, – Дыхан, прошлой весной, так сказал. Хотя я, сколько не пытаюсь понять разницу между вальдшнепом и горным дупелем – так и не нахожу! Дыхан, на это, сказал, что разница у них – чисто экологическая: вальдшнеп улетает на зимовку на юг, а горный дупель всю зиму ютится по таким вот, незамерзающим болотинкам.
– Дыхан – орнитолог, – соглашается Сергей, – Ему виднее…
Мы шагаем по снежному медвежьему следу, через закоулок…
Скоро выходим на обширную поляну, среди языка пихтарника. По насту, мы шагаем уверенно и твёрдо, как по асфальту.
– Взик! Взик!
– Взик! Взик!
За сегодняшнюю ночь подморозило, и крепкий, льдистый наст лишь звонко хрустит под резиновыми каблуками наших болотных сапог…
Впереди, на снегу, чернеет кучка!
– О! Помёт! – ещё издали, радостно горланю я.
Для меня, это – научный материал.
– Сейчас! Поковыряю его палочками…
