По голым сейчас, от лопухов, просторам повсюду из земли торчат вечнозелёные, груборебристые листья. По своей фактуре, они напоминают жёсткие листья бамбука, но только, эти – тёмно-зелёные.
– О! Кремастра!.. Серёж! Смотри! – подзываю я напарника, – Кремастра изменчивая! Из орхидных. В июле цвести будет. Кистями крупных, тёмно-красных колокольцев!
– Значит, орхидея? – улыбается Казанцев, – Сколько её! Она, здесь, повсюду растёт!
– Ага! – я наклоняюсь и трогаю пальцами ребристый, грубый лист кремастры, – Старая знакомая…
Мы подходим к тёмной, сплошной стене хвойника. Здесь идёт медвежья тропа, к Ночке.
По медвежьей тропе, мы шагаем через обширный массив хвойника…
Напрямую перевалив через распадок Ночки, мы выходим в точно такой же, как на нашем Банном ручье, сырой ольховник. Здесь повсюду темнеют проталины, блестят на слепящем глаза, ярком солнце, лужи талой воды. Но, большая часть здешнего ольховника – пока, скрыта под снегом…
Вот, впереди, сквозь переплетение веток ольховника, серебрится розлив подпруженного ниже снежной плотиной, ручья. Мы – не выбираем. Мы бредём, в своих болотных сапогах, напрямую…
Передо мной, в воде, у снежного заберега, покачивается студень лягушачьей икры. По колено в холодной, талой воде, я наклоняюсь и удивлённо разглядываю кладку лягушки.
– Серёж! Иди, посмотри! – окликаю я, вильнувшего чуть в сторону, напарника, – Лягушачья икра! Ещё заморозки будут, да и метель может сорваться! Снег ещё, кругом лежит! А, лягушка – уже отметала!
– Тут – она сама лежит! – отзывается тот, – Дохлая!
Я бросаю разглядывать кладку и бреду, по затопленному ольховнику, к Сергею… На снегу, разбросав в стороны все четыре лапки, без движения, лежит дальневосточная лягушка. Казанцев трогает её веточкой: «Что, это, она? Дуба врезала…». В ответ, я недоумённо пожимаю плечами: «Не знаю!». Мы шагаем дальше…
По густому, хоть и голому сейчас, ольховнику, сразу за прудиком, наследил медведь.
– А, медведь – хорроший! – уважительно киваю я на следы от когтистых лап, на снегу.
– Ага! – соглашается Казанцев, – Не мелочь пузатая.
Глубокие отпечатки медвежьих лап и там и тут, красуются на мокром, весеннем снегу. След очень свежий, просто горячий! Стараясь не шуметь, мы осторожно шагаем по следу…
Я не забываю считать покопки.
– Этот медведь кормится только лизихитоном! – приглушённо говорю я, – Вот! Эта покопка – уже шестидесятая!
– Вот, это, да! – озадачивается Сергей, – Сколько же, ему, надо?
– Не знаю, – признаюсь я, всматриваясь в заснеженный ольховник впереди нас, в надежде увидеть среди частокола тонких стволиков тёмную фигуру медведя, – Мы ещё только собираем информацию. Ещё работать и работать, прежде чем будем знать.
Мы шагаем по медвежьему следу, среди ольховника, дальше…
Но, вскоре, останавливаемся – по следам на снегу я вижу, что спокойно идущий медведь, сорвался в галоп и большими прыжками ушёл от нас вперёд, по широкой дуге подворачивая вправо, к чёрной стене пихтарника.
– Вот и всё! – констатирую я, очевидное, – Нас подхватил, собака! Дальше – нет смысла тропить. Ни покопок, теперь, не будет, ни-че-го… Ну, ладно. Спасибо и на этом.
– Что дальше? – глянув на свои часы, интересуется Казанцев, – Сейчас – уже пятнадцать минут пятого! Вываливаем на побережье, да домой?
Я согласно киваю головой. От завтрака, прошло уже столько времени! Да и по лесу намотались – дай бог, как. Скорее бы до дома дойти, поесть бы, да посидеть немного…
