– Вы просто скажите, сколько это будет стоить, – мягко выдал я вежливую фразу, переходя на «вы», чтобы убрать эмоциональный контакт и быстрее перейти к вопросу о взятке.
– Тут не такой вопрос, – коряво и серьёзно ответил Амат, поддержав «выкальную» дистанцию. – Смотрите, чтобы нормальный камень поставить, вам нужно опалубку сделать, да? Ну постамент. А тут не сделаешь никак. – И он показал на старый бордюр, который почти переплёлся с бордюром соседней заброшенной могилы. – Здесь придётся соседний участок трогать тогда, потому что сползло всё немного. А мы не имеем права. Нам согласие владельца нужно обязательно. А так не можем: ни за деньги, никак, понимаете, да?
– А владельца можно найти? – упавшим голосом спросил я.
– Вряд ли, – задумчиво покачал чернявой головой Амат. – Тут могила заброшенная, видите, да? Сюда уже лет двадцать никто не ходит.
– Но мы же только опалубку сделаем, а потом вернём оградку на место. – Я не сдавался. – Я готов за свой счёт, если что, могилу им расчистить и камень получше поставить. Ну как?
– Бесполезно, – не соглашался Амат. – Никто не разрешит. Никто. Закон такой. Даже с управляющим бесполезно говорить. Деньги не возьмёт. Э, зачем ему проблема такая? – Голос Амата становился всё гортаннее. – Когда ему проще участки продавать законно, да? Миллион сто стоит участок. А если тут наследник зайдёт? – Амат кивнул в сторону могилы. – Всё тогда. Выгонят управляющего. И кто будет участки продавать за миллион сто? Другой человек будет, да. Зачем ему это надо?
Я мысленно проклял законодательство, управляющего и наследников соседней могилы, которые забыли о ней, а то и вовсе безответственно перекинулись, не подумав обо мне. Сползло, твою мать! Сползло! Тут с живыми-то не знаешь что делать, а ещё и могилы ползают.
Кладбище, слава тебе господи, закончилось: я вышел за ограду, а Амат лёгким шагом двинул к конторе. Проблему с памятником теперь надо было как-то решать. Я не очень представлял как, поэтому данную скорбную мысль пришлось отложить на потом. Опять метро (огромный крюк, чтобы снова не пройти мимо торжества бактерий имени Анастаса М.). Потом пришлось вылезти на поверхность и ловить машину – до улицы Рябиновой метро мстительно не провели.
Москва вечером, забитая насмерть душными миллионными пробками, выглядит чудовищно. Потоки, потоки, потоки красных огней стоп-сигналов. Они замерли в бессильном ожидании – и те, которые образуют собой большую мерцающую красную реку на Кольце, и те, которые пытаются влиться в этот бессмысленный поток красными дискретными ручейками. Летом над красной рекой стоит дрожащее марево горячего воздуха. Зимой на красную реку валит снег, превращаясь в слякотную жижу. Весной и осенью река обливается дождём. Погода меняется. Пробки – нет. Газете «Вечерняя М.», мне кажется, надо сменить логотип. Сделать его из сотен тысяч бездушных красных огоньков. Пробки – вот что такое вечерняя Москва. И ничего больше.
Город, в котором я родился, превратился в город, в котором неохота даже умирать. Я, например, стоял в пробке час, когда вёз тело отца в крематорий, а потом ещё полтора, когда перевозил его прах из крематория на кладбище. А ведь еще пришлось год возить отца по врачам, а потом, когда они ничего толком сделать не смогли, полтора часа разговаривать с пеплом, оставшимся от отца, в урне, стоящей на том же сиденье, где он ещё месяц назад сидел? Верных три килограмма весит урна вместе с прахом, если кто не знает. Три точно.
