Купчая - страница 16

Алик и Раиса Виленовна садятся на дерматиновый диванчик. Пожилая санитарка с извиняющимся жестом увозит каталку. У неё тоже работа. Свёрток и склянка теперь у Алика. Для склянки в свёртке тоже находится место – ведь он свёрнут из обыкновенного пластикового мешка. Владимир лезет в карман. Вот бумажка медсестры Кристины. Да, там написано – Соломон Давидович. Владимир просит разрешения у зеленоглазой медички тоже позвонить и звонит, не дожидаясь её ответа.

– Уже, Сабитов-ага, уже едут, Вторая городская, я правильно помню? – слышит Владимир ворчливую скороговорку в трубке, едва успев поздороваться и сказать, что звонит из больницы, не успев даже назваться. Он не поправляет собеседника – самая ошибка того свидетельствует, что Владимир попал правильно:

– Спасибо огромное, Соломон Давидович!

5. Не царь, но почти всемогущий

Чай дымился. Изгибаясь по-змеиному, поднимались над столом невесомые прозрачно-сизые волокна ароматного флюида. Поверхность в чашке зыбилась, ускользала. Хозяин, подобно заклинателю, производил разнообразные пассы: то накрывал чайник тряпочной куклой – змейки сникали, то снимал её и добавлял ломтики неведомых Владимиру экзотических специй – вызывал змеек вновь, уже других, иного оттенка и перелива. Морщинистые, обнажённые по локоть смуглые руки летали с необыкновенной быстротой. Чашки, чайник, ложечки, сахар в сахарнице летали в не менее упорядоченной лихой пилотажной карусели. И только тягучих звуков какого-нибудь восточного музыкального инструмента не хватало для полноты иллюзии, но их с успехом заменяло мурлыканье под нос, прихотливо совмещавшее отрывки из опер, венгерку, цыганочку и бессмертное «семь-сорок».

Нос этот, в противоположность рукам, воплощал монументальность. Он был непоколебим. Он внушительно нависал над верхней губой, из которой торчало несколько исчерна-седых щетин – видно, хозяину было трудно доставать их там, у подножия столь мощного кряжа, а то и страшновато – своим попыхиваньем и хищным пошевеливаньем данная возвышенность обнаруживала все признаки дремлющей, но готовой вырваться наружу вулканической активности. Или, может быть, нос размышлял о чём-то независимо от хозяина? Возможно, это было и так, хотя вряд ли – хозяин явно был опытен в этом предмете: избыток мыслей лишил его голову даже и остатка шевелюры. Лысый как коленка, как бильярдный шар и прочие банальности – всё это явно не шло к чёткому сиянию блика, дрожавшего на смуглой коже его черепа: оно навевало мысли о высокоточной индустрии, о полировке и суперфинише. Некий пух неопределённого белёсого оттенка сохранился разве что у самого перехода головы в шею – в наименее укреплённой, слабейшей, тыловой части её.

Что никоим образом не намекало на слабость – нет, отнюдь! Намекало, пожалуй, на тайну, сравнимую только с совершенно секретными документами разведок. На то, что у этого мощного и живучего аппарата для генерации мысли было прошлое – и, видимо, разнообразное прошлое. Тайна чувствовалась и в том, как нависали клочковатые, такие же исчерна-седые, как и щетины под носом, брови. И как из-под них вдруг вырывался искрой высокого напряжения пронзительно-синий просверк. Совершенно мальчишеский. Я вам устрою! – без труда прочитывалось в нём. Ничего не было бы удивительного, если бы столь энерговооружённым взглядом хозяину удалось бы вскипятить чайник без помощи технических средств. Без розетки и кабеля питания. Что ещё умел он, что ещё знал? Владимир с наслаждением и подробно ел его глазами, так как первый голод уже утолил.