Харон, казалось, говорил совершенно простые и очевидные вещи, но, в то же время, в них слышалось откровение, которое мне следовало не столько понять, сколько почувствовать и проникнуться им. Я хотел было больше расспросить его о смысле, но заметил впереди уже знакомый силуэт: дверь, в заложенной кирпичом арке коридора. В отличие от предыдущих, эта – находилась частью в воде, и почти всю ее обволакивала зелень окисления. И только сейчас я почувствовал, что дышится здесь заметно труднее и запахи стали гораздо тяжелее. Харон хлопнул меня по плечу, развернулся и снова пошел в сторону двери. Я как будто очнулся от гипноза и вспомнил, что не услышал рассказа о последнем парне.
– А третий? – спросил я.
Харон замер на месте.
– А третий… – он помедлил. – Его история гораздо длиннее и сложнее, и не все в ней будет тебе сейчас понятно. Поговорим о нем в другой раз.
Мы вплотную приблизились к двери и остановились. Харон поднял руку, давая понять, что ему нужна тишина. Какое-то время он стоял прислушиваясь к тому, что происходит по другую сторону двери. Никаких звуков мне расслышать не удалось. Харон, похоже, тоже остался доволен результатом своих слуховых наблюдений.
– Так, Парень, – сказал он, – сейчас мы наденем маски. За этой дверью – чистилище. Ты не бойся, там тебя за грехи ни кто не спросит… надеюсь. Это комната очистки. За ней – ворота к нашей цели.
Харон покрутил вентиль на своем кислородном баллоне, затем – на моем, и помог мне надеть маску. Надев свою, он спросил:
– Порядок?
Под маской голос Харона звучал приглушенно и сдавленно, и коридор уже не усиливал голосовых вибраций. Я поднял руку и пальцами показал знак «окей».
Задрайка двери и массивные окислившиеся петли жутко скрипели. Уровень воды за дверью оставался прежним, а само помещение оказалось фрагментом все того же коридора, но более просторного и высокого, – с одной стороны ограниченного толстой кирпичной кладкой и дверью, впустившей нас, а с другой… У меня перехватило дыхание! Я замер, как вкопанный, невольно раскрыв от изумления рот и чувствуя, как почва уходит у меня из-под ног. Ведь по другую сторону чистилища, передо мной – потерявшим дар речи – возвышались жуткие и величественные врата ада! Врата, которые я видел лишь однажды на черно-белых картинках в книге французского скульптора… Ра… Ро… его имя вертелось у меня на языке, но сейчас – ошеломленный и не находящий слов – я не мог его вспомнить. Гравюры ветхого библиотечного фолианта не могли передать грандиозности этого шедевра, но даже тогда, в юности, врата ада потрясли меня и надолго завладели моим пылким воображением. Но я и помыслить не смел о том, чтобы однажды лицезреть их воочию и отказывался верить собственным глазам. Тени замысловатых скульптурных фигур, исчезая и вновь появляясь вослед движению моего фонаря, словно бы оживляли тела мучеников, отлитые в металле врат: жуткие и прекрасные, сплетающиеся между собой в неге наслаждений и терзаемые агонией страданий; дерзновенные и согбенные, алчущие божьей милости и навсегда утратившие надежду; изящные и грубые, взбирающиеся к спасительной вершине и низвергаемые назад в бездну безумия… – человеческие пороки во плоти! Они ужасали и восхищали одновременно. А выше, над створами врат, надо мной нависала завораживающая фигура мыслителя, устремляющего на меня неуловимый и пытливый взгляд. Восходя из темных вод, врата вздымались под высокий свод чистилища…
