Купель Императрицы - страница 7

– Кто… как воспользоваться?

– Слушай, Парень, – Харон встал из-за стола, – каждый мой ответ приведет ко множеству других вопросов, ответы на которые тебе будут не понятны до той поры, пока ты сам не нюхнешь пороху и не отработаешь хотя бы пару смен. К слову, о работе…, – он принялся убирать со стола: – Если проголодаешься, ты знаешь, где еда. Где удобства – тоже. Но, признаюсь, лучше бы мне тебя не видеть и не слышать до самого вечера. Потому как для работы тебе потребуются силы. Постарайся поспать. Могу дать снотворное.

Я помотал головой, отказываясь.

– Тогда – проваливай, так сказать! Ужин в девять!

Снотворного не потребовалось. Не знавший покоя прошлой ночью и разомлевший с вина и плотного обеда, я уснул сном младенца.

Неспешная вечерняя трапеза была куда скромнее обеденной. Харон объяснил, что нам потребуются ясный ум и подвижность, и сытный ужин работе помеха. Сразу по его окончании мы отправились в техническую часть жилища. Дверь в конце коридора – достойная отдельного упоминания – вела в ризницу, как на церковный манер называл это помещение Харон: с виду бронзовая, с зеленеющей патиной и крохотным иллюминатором из толстого стекла, дверь походила на корабельную, с массивными петлями и червячной задрайкой, приводимой в движение штурвалом или – со слов Харона – маховиком. Вид ее был настолько антикварным, что казалось, будто ее сняли с самого Наутилуса. Харон повернул ручку раритетного выключателя подле двери и по ту сторону иллюминатора зажегся свет. Уделив с десяток секунд осмотру ризницы через иллюминатор, словно высматривая кого-то внутри, Харон несколько раз провернул маховик и потянул дверь на себя.

– Осторожно, – сказал он, первым зайдя внутрь и отступая в сторону, – здесь порог высокий. И головой не ударься.

Впустив меня, Харон захлопнул и задраил за нами дверь. Я огляделся: в отличие от кают-компании, ризница не согревала уютом. И физически в ней было холоднее. На противоположной ее стороне находилась сестра-близняшка первой двери, а по сторонам от нее – претенциозно и величественно – возвышались греческие колонны, увенчанные бутонами капителей, образующие перед дверью портик с треугольным фронтоном. Его украшали вырезанные в камне письмена.

– Это латынь? – поинтересовался я.

– Верно, Парень, – Харон поднял руку и прочитал, указывая на слова: – Истина скрыта на дне колодца.

– Странно… – удивился я.

– Что именно?

– Изречение греческое. Я прежде увлекался древней Грецией – мифологией, философией. Странно, что надпись на латыни.

– Ты полон сюрпризов, Парень, – не без удивления произнес Харон.

За колоннами у стен ютились шкафчики для переодевания и скамьи. Само помещение скорее походило на слесарку, нежели на церковное хранилище: на стенах, слева и справа, гудели две лампы дневного света в массивных плафонах; кругом витал запах краски, солидола и пережженного машинного масла; все было серым, в буквальном смысле: грубо оштукатуренные серые стены, серая плитка фартука от середины стены и до самого пола, и сам пол по периметру, а его центральный квадрат занимала чугунная сливная решетка, под которой чуть слышно плескалась вода; а с потолка, над решеткой, свисала громадная душевая лейка. Эту серую безликость разбавляли царапины надписей, обильно покрывавшие штукатурку, – замазанные серой краской, но все равно читаемые. Первыми мне в глаза бросились самые крупные из них: «Вранье!», «Нет смысла…», «Твари!!» и чертовски мудрое изречение некоего философского ума: «Дела – не удила, за зубы не тянут!». Встречались даже надписи с дореволюционной орфографией. Не обошлось и без нецензурного упоминания половых органов обоих полов – главного мотива и двигателя настенного и заборного творчества всех времен. В одной из стен – отбирая драгоценное пространство у гигантов мысли – имелась встроенная дверца, как на кухне, но гораздо крупнее: вероятно – технический подъемник, о котором упоминал Харон. Были здесь и станки, из которых я знал только токарный и сверлильный. Каким образом их доставили в ризницу, особенно – громоздкий токарный, оставалось только гадать. На железном столе, с прикрученными к нему тисками, лежала ветошь, рабочий фартук и различный слесарный инструмент. Разумеется, у меня тотчас же промелькнула мысль, что при помощи инструмента вполне можно было бы взломать решетку, ведшую к свободе, но если сам Харон и мои предшественники до сих пор этого не сделали – а может и пытались? – значит на то имелась веская причина или непреодолимое препятствие. Подле стола, ярким красным корпусом обращал на себя внимание огнетушитель.