— Моя задача сосать, а не развлекать клиента разговорами…
Он резко поднимается, так что стул его падает, но нашу ссору прерывает звонок, и он спрашивает меня по-русски.
— Знаешь русский язык?
Делаю вид, что не понимаю, о чем он. Пусть думает, что я дура. Обычно это и помогает людям выжить.
— То и значит, что нашел... Жду самолет Грановски. Думаю, часа через четыре будем в Москве. Отец! Я же сказал, что уверен! Это она! — рычит он в трубку и поднимается, а я маскирую смешок кашлем.
Не так в раю все хорошо, как кажется на первый взгляд. Но и в моем раю не так все хорошо, как я себе придумала.
Никита заканчивает разговор и кивает на самолет за окном. Небольшой, белоснежный, он приземляется, и сердце вскачь.
Не важно, что ждет меня в России, самое главное, что там будет возможность начать все заново. Если Никита мне позволит.
Потому что первое, что он делает, когда красивый пилот мной восхищается, говорит ему по-русски:
— Она тебе не по карману.
11. Глава 11.
Успокаиваюсь только, когда самолет набирает высоту. Наверное, был страх, что Никита передумает. Что поймет, какую головную боль купил.
Он скорее всего и понимает. Именно это и беспокоит. До сведенных скул. До третьего стакана виски. Как вспомню вкус, так плохо становится.
Меня пытались как-то накачать этой дрянью. И еще чем-то. Но все, что у них вышло, это оттирать мою рвоту со своих брюк, а не снять их.
Было смешно. Но за смех я поплатилась сломанным носом.
Спасибо и на этом. Больницы я любила всегда больше всего. Часто имитировала, чтобы оставаться там подольше. Иногда мне казалось, что вот этот добрый врач планирует меня удочерить. Ведь я рассказывала о своих бедах. Но в итоге это мне выходило боком и попыткой изнасилования в безопасных стенах больницы. После трех таких случаев я зареклась о себе вообще что-то рассказывать. Молчание – золото, и мне пришлось наступить не на одни грабли, чтобы это осознать. Всегда думала, да что же во мне такого, что пробуждает даже в самых добропорядочных мужчинах низменные инстинкты.
Даже сейчас, смотря в свое отражение в стеклянной бутылке с минералкой, не понимаю.
Блондинка. Голубые глаза. Вечно припухшие губы. Как по мне, ничего особенного, таких миллионы. И только почему-то у меня на лбу как будто написано «продается». Вернее, даже не так. Вход открыт. Проходите, кто хотите.
— Любуешься?
Отрываю взгляд от себя и утыкаюсь в насмешку. Даже обидно, что Никита портит ею такие красивые губы. Ведь он умеет так красиво улыбаться. Еще сильнее будоражит его смех.
— Слежу, чтобы товар был в порядке. Ты как, сам планируешь пользоваться? Или меня ждут эротические приключения в России? — играю я бровями.
Никита может и хотел сказать что-то колкое, но внезапно смеется. А мне больно на него смотреть в этот момент. Как и ночью на парковке. Потому что именно такой смех заставляет влюбляться женщин, терять гордость. Терять себя.
Если, конечно, это может быть ко мне применимо.
— Черт… Ты слышала про цену. Тебя не проймешь. Я все жду, когда ты вцепишься мне в глотку. Начнешь орать, что у тебя не было выбора. Что я в отличие от тебя не знаю о реальности ничего. И вообще не имею права тебя обвинять.
Он отклоняется на кресло, а я отвожу взгляд от кучевых облаков за окном самолета и возвращаю внимание Никите. Он успокоился.
Только сам ли? Или помогли три бокала виски?
— Ну почему же. У меня всегда была прекрасная альтернатива. Ты сам о ней сказал.
